Методы перевоспитания и воспитания артистов по К.С. Станиславскому
При открытии Московского Художественного Театра:
«Наиболее важная работа предстояла с артистами. Надо было спаять, слить воедино, привести к одному знаменателю всех членов труппы - молодых и старых, любителей и профессионалов, неопытных и опытных, талантливых и неодаренных, испорченных и нетронутых. Надо было ознакомить новых членов труппы с главными основами нашего искусства. Это была интересная задача.
Беда в том, что в то время я ещё не являлся авторитетом для опытных провинциальных артистов, которые были в труппе. А между тем к их голосу охотно прислушивалась молодёжь. Конечно, нельзя было и мечтать к началу спектаклей, в несколько месяцев, направить начинающих артистов и перекроить на новый фасон старых провинциальных актёров, тем более что они относились к нашим указаниям критически и уверяли, что наши требования - невыполнимы и несценичны, что зритель не поймет, не оценит, не разглядит и не расслышит на сцене всех тонкостей, которых мы добивались; они утверждали, что сцена требует более грубых приёмов игры - громкого голоса, наглядного действия, бодрого темпа, полного тона, который они понимали не в смысле полноты внутреннего чувства, а в смысле утрированного крика, усиленного актёрского жеста и действия, упрощения рисунка роли, уснащенного животным темпераментом. При столкновении с артистами я обращался к помощи своих друзей и давнишних сотрудников по Обществу искусства и литературы, а В.И. Немирович-Данченко - к своим ученикам; мы просили их выйти на сцену и доказать упрямцам, что наши требования вполне осуществимы.
Когда и это их не убеждало, мы сами шли на подмостки, играли, срывали аплодисменты у своих соратников и у тех, кто уже перешёл в нашу веру, и с помощью этого успеха отстаивали свои требования. В эти моменты Владимир Иванович с блеском проявлял свой актёрский талант, сказавшийся и в его режиссёрской деятельности: ведь для того чтобы быть хорошим режиссёром, нужно быть прирождённым актёром.
Но не всегда и это помогало.
Нередко приходилось обращаться к более радикальным средствам проведения наших художественных принципов.
У Владимира Ивановича были свои приёмы воздействия, я же поступал так: оставлял в покое заупрямившегося артиста и с удвоенным вниманием работал с его партнёром. Ему я давал наиболее интересные мизансцены, помогал всем, чем может помочь артисту режиссёр, работал с ним вне репетиционного времени, а упрямцу позволял делать все, чего он упорно требовал. Обыкновенно его желания сводились к стоянию перед суфлёрской будкой, к смотрению через рампу в публику, к заигрыванию с ней и самоопьянению декламационными распевами и театральными позами. Каюсь, чтоб подвести и проучить его, я допускал даже коварство и помогал ему подчеркивать все те устаревшие условности, которые он называл традицией. В ответ на пропетую с пафосом реплику опытного артиста я учил его партнёра говорить просто и глубоко, по внутреннему существу.
Простота и правда оттеняли ошибки упрямца. Так шла работа до самой проверочной репетиции, на которой впервые демонстрируется перед всей труппой и друзьями театра заготовленный начерно спектакль. На этой репетиции упорствующие в своих приёмах старые опытные артисты проваливались, в то время как их молодые товарищи получали много комплиментов. Такой результат отрезвлял упорствующих.
После одной из таких репетиций, с блестящим провалом опытного артиста, он был так потрясен случившимся, что приехал ко мне из Пушкино на тройке в то имение, где я жил. Это было поздно ночью. Меня разбудили; я вышел к приехавшему в ночном костюме, и мы говорили до рассвета. На этот раз он слушал меня, как ученик, не выдержавший экзамена, и клялся в том, что впредь будет послушен и внимателен. После этого я получил возможность говорить ему всё, что находил нужным и чего не мог сказать раньше, пока он чувствовал своё превосходство надо мной.
В другие трудные минуты меня выручал режиссёрский деспотизм, которому я научился у Кронека. Я требовал и заставлял себе повиноваться. При этом многие лишь внешне исполняли мои режиссёрские указания, так как не были ещё готовы к тому, чтобы понимать их чувством. Что ж делать! Приходилось в несколько месяцев создать труппу, театр, новое направление, и я не видел иного средства для выполнения этой задачи. С неопытными, начинающими артистами и учениками мы поступали иначе. Они не спорили, они просто не умели.
Приходилось показывать им, «как играется» такая-то роль. Молодые актёры копировали режиссёра, иногда удачно, иногда нет, благодаря чему достигался во всяком случае интересный рисунок роли.
Конечно, более талантливые из молодых, как Москвин, Грибунин, Мейерхольд, Лужский, Лилина, Книппер и др., проявляли свою творческую инициативу».
Станиславский К.С., Моя жизнь в искусстве / Моё гражданское служение России. Воспоминания. Статьи. Очерки. Речи. Беседы. Из записных книжек, М., «Правда», 1990 г., с. 43-46.
