Вера гениев в собственную исключительность и предназначение по В.В. Бадраку
«Это чувство можно считать высшим уровнем развития стремления к победе. Отношение к себе как к мессии не только оправдывает в собственных глазах ЛЮБЫЕ поступки, и в том числе ошибки, но и гипнотически воздействует на окружающих, большая часть которых пребывает в готовности подчиниться и поверить внутренней силе лидера.
Может показаться удивительным, но победное шествие по жизни и свершение грандиозных замыслов большинства гениальных личностей начиналось не после осознания окружающими величия их духа, а после формирования их собственной веры в свою гениальность и непогрешимый талант. Большинство вошедших в историю людей свято верили в свою уникальность и «предназначение» - в определённом смысле, без этой веры не состоялось бы их гениальности, поскольку вера в мессианство была частью внутренней родовой игры, непрерывной беседы с самим собой. На волне этой веры победители выплывают в самые мощные жизненные шторма, ломающие других, менее уверенных. Кроме того, интересное противоречие этой веры в мессианство заложено в том, что большинство гениев скептически относились к религии, силе других авторитетов и часто презирали существующие символы, создавая в противовес свои собственные. Порой такая фанатическая вера в себя заменяла им Бога: путём длительных самовнушений и психосинтеза они лепили собственного внутреннего бога - самих себя.
Моцарт и Бетховен пребывали в уверенности, что они пришли в мир, дабы привить ему любовь и понимание настоящей музыки. Сальвадор Дали вырос с вполне развитым в детстве чувством пророка. Микеланджело считал себя великим гением, способным смеяться над усилиями современников по художественной эпохе. Скромный Эйнштейн на самом деле никогда не был скромником: все его поступки выдавали человека, искренне считающего себя гением. А Ньютон заявлял об этом во всеуслышание и требовал к себе отношения как к национальной реликвии. Наполеон свято верил в то, что пришёл на Землю как избавитель. Бисмарк после двух неудачных покушений на себя уверовал, что это неспроста и что ему предназначено быть великим генератором немецкой идеи.
С самого детства свято верили в своё великое предназначение Юлий Цезарь и Александр Македонский. Внушаемое в детские годы оказывалось настолько прочным, что порой не только незримо указывало путь в самых неожиданных жизненных хитросплетениях, но и объясняло, казалось бы, безрассудное поведение великих полководцев. Например, их отчаянные броски в гущу боя, что ставило на грань саму жизнь, а не только какую-то призрачную тактическую победу. И хотя Цезарь перед главным походом на Рим все же испытывал внутренние сомнения, то были не сомнения гения в своём предназначении, а сомнения в способности его солдат слепо следовать за ним и поверить в двусмысленную логику своего командира.
Зигмунд Фрейд настолько верил в себя как великую путеводную звезду для человечества, что уже в двадцать девять лет (то есть еще даже до открытия собственного кабинета-клиники) сжёг свои заметки, письма и черновики статей, заметив при этом, что «доставит массу трудностей целой толпе людей, которые еще не родились». Задолго до прихода признания и успеха Фрейд уверовал в то, что рано или поздно докопается до таких истин, которые до него были скрыты от человечества завесой тайн, что он способен проникнуть в эти неведомые глубины, заглянуть в такую бездну, которая и манит и пугает весь мир. Фрейд сохранил веру в собственную исключительность до конца жизни, он считал себя если не современным прорицателем, то учёным, сделавшим такие значительные открытия, которые перевернут представления о многих знакомых и одновременно таинственных вещах.
Но, безусловно, самомнение Ницше выражено наиболее оригинально. Он связал своё имя «с припоминанием кризиса, равного которому не видела Земля». Психологическое восприятие рубежей, окончания и начала эпох наиболее ярко: это врезается в мозг и остаётся там если не навсегда, то очень надолго. Конечно, Ницше прекрасно понимал это, и потому его изречение можно рассматривать как хитрость, чётко спланированную акцию, нацеленную на то, чтобы остаться в коллективной памяти человечества символом. «Я не человек. Я - динамит», - предупреждает мыслитель, снова воздействуя на наиболее податливый рецептор человека - визуальное воображение. Потому что практически у любого читателя динамит ассоциируется со взрывом, закрепляя имя Ницше сильными внутренними эмоциями.
Даже вечно терзаемый сомнениями Лев Толстой с возрастом сознательно перевоплощался в неподражаемого русского волхва, указывающего перстом направление развития человека. По меньшей мере, в плоскости нравственности и духовного совершенствования. Он, безусловно, и был им, но главная трансформация произошла внутри его самого: когда писатель уверовал, что его миссия много шире функции непредвзятого летописца, когда он позволил себе формировать чужое мировоззрение. Лишь после этого он обрёл подлинную силу творца - мыслителя и философа от литературы, который пришёл в мир, чтобы научить людей любви к человеческому и вечному».
Бадрак В.В., Стратегии гениальных мужчин, Харьков, «Фолио», 2007 г., с. 479-481.
