Творческое развитие детей
Творческое развитие детей
Творческое развитие юношей и девушекТворческое развитие юношей и девушек
Раннее освоение эвристикРаннее открытие / освоение эвристик
X
Занятия математического кружка, где занимался Г.Я. Перельман
«Это моё ноу-хау, - заявил мне Рукшин (руководитель кружка – Прим. И.Л. Викентьева) - Я понял тридцать лет назад, что необходимо выслушивать каждого ребёнка, который считает, что сумел решить задачу».
В других маткружках дети рассказывали о своих вариантах решения у доски, и дискуссия заканчивалась после первого же правильного ответа. Тактика же Рукшина заключается в том, чтобы каждый ребёнок рассказал о своём варианте решения, о своих удачах, трудностях и ошибках. Это, возможно, наиболее трудоёмкий метод обучения из существующих: ни один ученик и ни один наставник не может остаться в стороне. «Мы учим детей говорить, а преподавателей - понимать их невнятную речь и невнятные мысли».
Пока я слушала Рукшина и наблюдала за его учениками, я пыталась сформулировать своё впечатление от этих занятий. Дети увлечены сильнее, чем я когда-либо видела на занятиях других математических, шахматных, спортивных секций, но и отношения между ними напряжённей. Я потратила много месяцев на то, чтобы подобрать аналогию: занятия по методу Рукшина походят на сеансы групповой терапии. Фокус в том, чтобы в конце концов каждый ребёнок объяснил своё решение задачи всей группе. Математика для этих детей - самая увлекательная на свете вещь (иного Рукшин, похоже, и не приемлет). Они проводят большую часть своего свободного времени, размышляя над задачами, вкладывая в их решение всю свою энергию, все силы - совсем как добросовестный член анонимной группы взаимопомощи, который в перерывах между собраниями выполняет предписания тренера. На занятиях кружка дети открывают душу людям, которые так много значат для них, рассказывая о том, как они пришли к решению. […]
Возможно, дело в том, что Рукшин всегда был больше увлечён своей работой, чем любой другой преподаватель. Да, он занимался кое-какими математическими исследованиями, но математика, кажется, всего лишь побочный продукт его главного дела - воспитания участников математических соревнований мирового уровня. Эта всепоглощающая страсть и в самом деле может выглядеть и ощущаться как магия.
Волшебникам для их ремесла нужен подходящий материал: податливый, пластичный. Рукшин, у которого по многим причинам не сложилась карьера преподавателя математики, брал под свою опеку не только потенциальных вундеркиндов, но и обычных детей, чтобы доказать - он может сделать из них математиков. Неудивительно, что его внимание привлёк Гриша - не самый шумный или сообразительный, не стремящийся сильнее других к соперничеству, а самый восприимчивый.
Рукшин вспоминает, что далеко не сразу оценил мощь интеллекта Перельмана. Рукшин помогал работе жюри на некоторых районных математических олимпиадах в Ленинграде в 1976 году - просматривал листки с ответами 10-12-летних участников. В то время он искал детей со способностями к математике. Неписаные правила маткружков позволяли принимать учеников, но запрещали их переманивать. Поэтому начинающим тренерам, каким был Сергей Рукшин, приходилось искать себе учеников заблаговременно и интенсивно. Рукшину попали в руки ответы Перельмана. Они были правильными, и автор пришёл к ним не всегда обычным путём. Рукшин решил, что олимпиадные задания оказались для Перельмана слишком простыми, и предположил, что у мальчика есть будущее. Поэтому когда профессор Натансон назвал в телефонном разговоре имя своего протеже, Рукшин вспомнил его. А увидев самого Перельмана, Рукшин убедился, что в мальчике есть нечто большее, чем математическое будущее. Он увидел залог исполнения собственной мечты стать лучшим преподавателем, которого когда-либо видел свет. Рукшин сделал ставку на Перельмана - наудачу, но в случае выигрыша его ждала особая награда: а что, если ребёнок, который кажется не более талантливым, чем десятки других, превзойдет их всех?
«Когда дети изучают математику и у одного из них это получается лучше, чем у остальных, этот ребёнок получает заметно больше внимания», - Александр Голованов знает, о чем говорит. Он не только провел почти всё детство рядом с Перельманом, но и большую часть своей взрослой жизни отдал подготовке детей и подростков к математическим олимпиадам. Он - законный наследник Рукшина. Он объяснял мне, что это значит - иметь любимого ученика или быть таковым. Как и в обычных человеческих отношениях, любовь порождает преданность, преданность - отдачу, отдача - ещё большую преданность и ещё большую любовь; «Гриша был любимым учеником. Любимый ученик - это тот, с кем занимались больше других. На него потрачено больше сил». […]
Как любому тренеру, Рукшину не нравилось, когда его воспитанники отвлекались от дела, которое он считал единственно важным. Так, он вынудил уйти из своего кружка будущего чемпиона мира по шахматам Александра Халифмана, поскольку тот не мог оставить шахматы ради математики. Как и многие другие тренеры, он полагал свой вид спорта самым честным и самым красивым. Как и другие, он считал своей миссией не только тренировку своих учеников, но и воспитание их характера. Когда они взрослели, он шпионил за ними, проверяя, не занимаются ли они чем-либо посторонним и недостойным (например, не целуются ли они с девочками). Инспекции Рукшина были настолько частыми, что мальчикам казалось, будто наставник следует за ними тенью. Перельман, кстати, своего учителя не разочаровал; Рукшин не раз повторял мне, что девочки Гришу никогда не интересовали. Дважды в неделю по вечерам, после занятий кружка, Рукшин и его ученики (мальчики и несколько девочек) шли от Дворца пионеров к Витебскому вокзалу. Там Рукшин и Перельман спускались в подземку. Рукшин (он женился очень рано) жил тогда с первой женой и тёщей в Пушкине, а Гриша со своими родителями и младшей сестрой - в Купчине, на южной окраине Ленинграда, в унылой бетонной многоэтажке. Рукшин и ученики ехали в Купчино, на последнюю станцию ветки. Там Гриша выходил и шёл домой, а Рукшин садился в электричку и ещё за двадцать минут доезжал до Пушкина.
По дороге Рукшин открывал для себя Перельмана. Он узнал, например, что зимой даже в метро Гриша не развязывает уши своей шапки. «Он не просто не снимал её, но даже не развязывал тесемки, уверяя, что мать его прибьет - она попросила его никогда не снимать шапку зимой, иначе он простудится». В подземке было тепло, как дома, но вагон все же не был жилой комнатой: правила превыше всего. […]
Рукшин, наблюдая неровное развитие Перельмана, был далёк от разочарования, скорее напротив. В этой паре каждый представлял собой лучшую половину другого. Перельман мог стать непобедимым участником математических состязаний, что было не под силу Рукшину, а Рукшин умел выступить посредником между внешним миром и своим учеником, попутно защищая последнего от жизненных ударов.
Они - точнее, Рукшин - создавали ситуации, в которых один мог дополнять другого. Когда пятнадцатилетний Перельман отправился в пионерский лагерь - впервые в жизни самостоятельно, без матери, - Рукшин взял его под опеку. Следить за личной гигиеной было непросто, но все же Рукшину иногда удавалось убедить Перельмана переменить носки и нижнее бельё и спрятать грязные вещи в пакет. Стирать их он отказывался, да и сам мылся редко. Ещё он отказывался ходить купаться с другими мальчиками - отчасти потому, что не любил воду, отчасти из-за того, что не видел смысла в этом неинтеллектуальном занятии, которое к тому же не позволяло ни с кем конкурировать. Вместо этого Гриша играл в пинг-понг - и делал это замечательно. В итоге Рукшин стал использовать Перельмана как продолжение своего «я». Например, Рукшин шёл плавать с детьми, определяя самим собой границу, за которую нельзя заплывать, а Перельман оставался на берегу, пересчитывая однокашников по головам, чтобы убедиться: все на месте.
Со временем Рукшин нашёл и другие способы эффективно использовать разум Перельмана как продолжение собственного. Будучи студентом, Перельман мог проанализировать сотни и даже тысячи математических задач, выбирая задания для кружка. «На эту работу у него уходило в пять раз меньше времени, чем у меня, - вспоминает Рукшин. - Эти задания стали классикой, и никто теперь не помнит, что сделал я, а что - Перельман». Казалось, они созданы друг для друга».
Гессен М.А., Совершенная строгость. Григорий Перельман: гений и задача тысячелетия, М., «Астрель», 2011 г., с. 39-46.