Гениальность и шизофрения по Карлу Ясперсу

Карл Ясперс издаёт книгу: Стриндберг и Ван Гог. Опыт сравнительного патографического анализа с привлечением случаев Гёльдерлина, Сведенборга и Ван Гога / Strindberg und van Gogh. Versuch einer pathographischen Analyse unter vergleichender Heranziehung von Swedenborg und von Gogh.

В книге автор – профессиональный психиатр –  высказал несколько гипотез:

1) Шизофрения может влиять на творчество, особенно в начальный период заболевания, когда болезнь не зашла слишком далеко:

«Вероятность того, что шизофрения у многих великих художников явилась одним из условий создания их творений, чрезвычайно велика, в чём нас убеждают совпадения во времени изменений творческого стиля со сменой стадий развития психоза и переменами в характере переживаний и творчества. Тем более что при значительном количестве изученных примеров такого рода, «случайность» подобных совпадений была бы невероятным чудом.

На это можно возразить, что таков вообще характер развития гения: художник переживает нечто вроде откровения и быстро продвигается в развитии нового стиля. Этот процесс известен, с психозом никак не связан и не только возможен, но для гения даже характерен. Ясный ответ на это был бы возможен только после детального сравнительного исследования биографии и эволюции стиля какого-то развивавшегося стадийно нешизофренического гения.

Однако, насколько мне известно, едва ли есть ещё примеры, когда бы после долгой сознательной  работы становление стиля совершилось бы так быстро и при этом привело к столь масштабным переменам, как это было, скажем, в случае Ван Гога. Быть может, что-то подобное происходит при наступлении половой зрелости и в первые последующие за этим годы (или позднее - как следствие некоторого теоретического решения у склонных к неподлинности людей). Но когда подобное устойчивое изменение начинается в середине четвёртого десятка, тут всякий  психологически реально мыслящий исследователь поставит вопрос о внедуховной причине. Однако решающим здесь является не только первое включение совершающегося в несколько месяцев стремительного развития, хотя оно и бросается в глаза, но и то, что кривая дальнейшего развития во времени продолжает быть связанной с внедуховным процессом и духовно может быть понята лишь отчасти. В своём непрерывном, долговременном развёртывании гений создаёт для себя новые миры и растёт в них.

Больной гений тоже создаёт себе некий новый мир, но он разрушает себя в нём. И если теперь согласиться с тем, что во время шизофрении болезненный процесс является одним из условий создания художественного произведения, то, пожалуй, можно сказать, что это  вполне бесполезное знание, ибо в нём не содержится ничего кроме того, что и так давно известно, именно: что всякое возбуждение нервной системы может высвобождать творческие способности у предрасположенных к этому людей. Моя позиция здесь такова, что мне подобные общие положения вообще неинтересны, но меня в высшей степени интересуют, более того - потрясают проявления необычных зависимостей, обнаруживающихся в отдельных конкретных случаях. Впрочем, вопрос о том, что меня интересует, не может считаться научным».

Карл Ясперс, Стриндберг и Ван Гог. Опыт сравнительного патографического анализа с привлечением случаев Сведенборга и Гёльдерлина, СПб, «Академический проект», 1999 г., с.

И далее:

«Тот факт, что при психическом заболевании возникает творческая активность,  естественно истолковать как освобождение неких сил, которые прежде были скованы. Болезнь снимает оковы. Бессознательное начинает играть большую роль, взрывая цивилизационные ограничения. Отсюда и близость к снам, к мифам  и к детской психической жизни. Это представление об оковах и освобождении от  них может иметь несколько смыслов. Наибольшей отчётливостью и наглядностью  отличается картина явлений, возникающих при параличе. Если продукцию  позднего Ницше понимать как порожденную его первоначальным духом, просто  освободившимся от оков, то можно зайти очень далеко; но как раз тогда и  почувствуется контраст по отношению к Ван Гогу и Гёльдерлину. Мы полагаем,  что здесь, скорее, чувствуются новые силы. Выше везде использовалась довольно необязательная картина пробуждения духа. Но опыт указывает на наличие такого духовного содержания, которого раньше не было. Это не только некая, быть может усиленная возбуждением продуктивность, которая тоже приводит к открытию новых средств, входящих затем в общий художественный обиход, нет, тут появляются новые силы, в свою очередь приобретающие объективный характер, - силы, которые сами по себе духовны и не являются ни здоровыми, ни больными, но вырастают на почве болезни».

Карл Ясперс, Стриндберг и Ван Гог. Опыт сравнительного патографического анализа с привлечением случаев Сведенборга и Гёльдерлина, СПб, «Академический проект», 1999 г., с.

2) В Европе в XVIII века невольно были созданы предпосылки для существования истерии, а начиная с XIX – шизофрении:

«Если мы заглянем в историю Западной Европы до восемнадцатого века, мы не  найдём в ней шизофреников, которые имели бы для своего времени такое же  культурное значение, как те немногочисленные шизофренические больные,  которыми мы занимались. Напрашивается естественный вопрос: не может ли быть  так, что и раньше иногда бывали заметные личности, заболевшие шизофренией и  оказывавшие на окружающих влияние своей шизофренической экзистенцией, но мы  просто недостаточно об этом знаем. Мы, однако, в состоянии констатировать  отдельные случаи заболевания шизофренией, имевшие место даже в средние века,  но лишь у совсем незначительных персон. И биографии отдельных людей дают  иногда, даже при скудном материале, почву для диагностических подозрений.

Тем не менее, мне в моих поисках до сих пор не встречалось описаний  значительных личностей, которые вызывали бы такие подозрения по поводу  шизофрении. А вот соответствующая роль истерии оказалась заметна и велика.  Ни средневековая монастырская мистика (особенно в женских монастырях), ни  святая Тереза были бы немыслимы без истерического предрасположения. Однако в  наше время мы не наблюдаем таких явлений, в которых истерия духовно выходила  бы на первый план в той мере, как это бывало раньше. Плут Калиостро и  пророчица Прево в качестве больной, наблюдавшейся И. Кернером, - вот  последние истерики, которые смогли приобрести большое значение для своего  времени.

Можно было бы удовлетвориться констатацией этих фактов. Все последующие  истолкования неизбежно будут носить очень субъективный характер и обладать  весьма малой универсальностью. Однако такого рода субъективные мысли,  неизбежно возникающие у всякого, могут всё же быть высказаны. Так,  представляется допустимым следующее предположение: как во времена до  восемнадцатого века должна была существовать некая естественная духовная  предрасположенность к истерии, так нашему времени, видимо, каким-то образом  соответствует шизофрения. Разумеется, в обоих случаях дух от болезни  независим: Майстер Экхарт и Фома Аквинский не были истеричны.

Но дух творит свои воплощения, так сказать, с учётом тех причинно-психологических условий,  которые им соответствуют. Мистика могла бы обойтись и без истерии, но её  проявления были бы ограниченнее, беднее, - не в том, что касается духовного  значения и смысла деталей и механизма, а в том, что касается распространения  и производимого впечатления. Взаимоотношения нашего времени и шизофрении  совсем иные. В наше время болезнь уже не является коммуникативной средой, но  она подготавливает почву для инкарнации отдельных исключительных  возможностей […]

На той кёльнской выставке 1912 года, где рядом с удивительными картинами Ван  Гога можно было видеть экспрессионистическое искусство всей Европы,  замечательное своим однообразием, иногда возникало такое чувство, что  «сумасшедший» Ван Гог оказался в вынужденном гордом одиночестве среди толпы  тех, которые хотели бы быть сумасшедшими, но чересчур для этого здоровы.

Верим ли мы в посредническую миссию высокой интеллектуальной культуры, и свойственной нам безграничной воли к ясности, и долга честности, и соответствующего ей реализма? Верим ли мы в подлинность этой разверзающейся глубины, этого божественного сознания, которым наделены лишь подобные душевнобольные? Мы живём во времена искусственного подражания, превращения всякой духовности в производство и учреждение, простого стремления к какому-то образу существования, действий «по усмотрению» и сценических переживаний, во времена людей, изначально знающих, что они такое, и более того, людей, отличающихся умышленной скромностью и поддельной, оформляющей вакхический опыт дисциплиной - и испытывающих удовлетворение одновременно и от того и от другого.

Не может ли в такие времена шизофрения являться условием некой подлинности в тех областях, где в не столь развязные времена и без шизофрении могла сохраняться подлинность восприятия и изображения? Не наблюдаем ли мы некие танцы вокруг желаемого, но воплощаемого лишь криком, деланием, насилием, самоодурманиванием и самовзвинчиванием, ложной  непосредственностью, слепым стремлением к примитиву и даже враждебностью культуре, - вокруг того, что истинно и до глубины прозрачно в отдельных шизофрениках? Нет ли, при всех различиях установок и запросов, некоей общности у всех этих танцующих вокруг Стриндберга, Сведенборга, Гёльдерлина и Ван Гога теософов, формалистов, примитивистов, - общности неистинного, бесплодного, неживого?

Просто ответить на такие вопросы утвердительно было бы насильственной и глупой абсолютизацией. Подобные «отвечания» превышают меру нашего познания. Что есть «неистинное» - это, как нам представляется, одна из центральных проблем психологии, которая не только не решена, но даже ещё не сформулирована с достаточной ясностью».

Карл Ясперс, Стриндберг и Ван Гог. Опыт сравнительного патографического анализа с привлечением случаев Сведенборга и Гёльдерлина, СПб, «Академический проект», 1999 г., с.