Сравнение индивидуально-творческих стилей режиссёров Ю.П. Любимова и П.Н. Фоменко
Вспоминает и сравнивает актёр Театра на Таганке Вениамин Смехов:
«Отношение Ю.П. к труппе всегда колеблется между двумя крайними точками. В виде монологов их можно озвучить примерно так:
N 1 (или точка крайней снисходительности). «Вот вчера вы собрались, взяли головки в руки и сыграли «Доброго человека» очень хорошо. Молодцы. Вот и приём был прекрасный. Хотя дело не в приёме, плевать… Важно, что вы не бубнили текст по-готовому, а были абсолютно живыми, заинтересованными и освежили обстоятельства, и цеплялись за партнёров, и вели зрителя и спектакль в должном ритме, темпе и так далее… И мне на вас приятно смотреть. Ну-ну, не шалите… Вам только палец в рот положи: Да я знаю, всё я знаю - и как вам трудно живётся, и что многие недовольны ролями и моим характером; ничего не поделаешь - я вам в отцы гожусь, терпите, какой есть… Вот снимут меня с работы, уйду на пенсию, как многие «товарищи» мечтают, - тогда пришлют вам другого, с хорошим характером: будете играть другие пьесы. А пока давайте работать по совести, чтобы быть достойными… и своей истории, и своего народа (с его нескончаемыми страданиями), который дал человечеству и Чехова, и Достоевского, и Пушкина, и Булгакова, и Станиславского с Мейерхольдом… Давайте, господа артисты, давайте, дорогие мои…»
N 2 (или точка крайнего осточертения). «Артист - это главный вредитель в театре!.. С таким адским трудом удаётся сказать хоть что-то своё в искусстве, а артисты в два счета готовы разбазарить: И вечно гримаса превосходства: вечное недовольство: «стилизуйте меня»… кусочники: «это мой кусок», «это моя сцена», а до общего, до сверхзадачи - как до лампочки! Всё, что от мамы с папой, весь талант, какой был, в два-три счёта пропьёт, прогуляет… и вот ходят толпами бывшие гении… всех критикуют, всё ниспровергают: А что за душой-то?! Книжек не читают, за событиями не следят, беды собственной страны не знают! Лишь бы зубы поскалить, себя в грудь побить - я гений, а режиссеры - дерьмо! Знаю я вас: сам был актёром: у меня в кабинете один на один вы шёлковые, а тут по гримерным только шу-шу-шу…секты, группировки… «я больше вложил», «он меньше вложил»… Тьфу! Плюну на вас и уйду к чёртовой матери! Наберу молодёжь и буду с ними работать…»
В 1986 году эмигрант Любимов выступает в Бостоне, в русском клубе. На все вопросы об актёрах «Таганки» отвечает рассказами: о Брежневе, Андропове, Демичеве и о своей борьбе с монстрами СССР…
2000 год… Из интервью Ю.П.: «Когда мои комедианты видят меня в зале, они лучше играют. Нечто вроде собак и хозяина: Мой театр нуждается в диктатуре…»
Из интервью П.Н. Фоменко: «Актёры помогают мне познать мир».
Из моего интервью на телевидении: «В споре Любимова и Губенко победу одержал Пётр Фоменко».
Специфическая «сверхзадача» любимовской режиссуры: «раздражаясь самому - раздражать других».
Сверхзадача фоменковской режиссуры: «наслаждаясь самому - наслаждать других».
Смехов В.Б., Театр моей памяти, М., «Вагриус», 2001 г., с. 177-178.
Режиссёр «…Пётр Фоменко посвящён искусству театра. Где бы он ни служил, где бы ни находился - рядом немедленно сколачиваются блоки единомышленников. Он настолько талантлив, что его идеям подчиняются немедленно и радостно. Я помню его первый рассказ: малознакомых актёров он агитировал за пьесу о Колумбах. Характеристики персонажей молниеносны. Формулировки задач парадоксальны и притягательны, а вся речь Фоменко столь обильно сдобрена тут же рождёнными афоризмами: «кувыркаться на сцене в блаженном идиотизме», «радушное равнодушие», «степень нахальства снимает со штампа ржавчину». Он так умеет по ходу дела рассмешить и удивить блеском иронии, что первая встреча с постановщиком спектакля превратилась в счастливое событие, в надёжное обещание праздника. Процесс работы - это крушение актерских надежд на привычный отдых, на сонливую прилежность. В потоке изобретательных суждений растворены и точное знание предмета, и мечта уйти от умозрительности, отдаться прихоти чувств. Это увлекательное занятие. Фоменко цепляет сегодняшнее настроение артиста, сталкивает его с текстом, будоражит партнёров. Поле наэлектризовано до предела. Сцена сыграна - стоп! «Я подумал - я уверен...» - начинает стаккатированно режиссер. Из конца зрительного зала он барсовым прыжком оказывается на сцене и с ходу воплощает внезапную перемену. Он её не объясняет, он её дарит в виде метафоры: «Понимаете, это не любовная сцена - мы ошиблись. Она не унижается до объяснения в любви. «Я тебя люблю, мы должны быть вместе» - это по-деловому. Она жертва своей игры. А он для неё - карта. Хочу - переверну, тогда будешь козырь. А будешь тянуть, сопеть - готов. Я такая, завтра - новый козырь, всё! Ясно? Она не дрянь от этого, она от этого - такая, а не всякая другая. Тогда и тебе с ней - трудно. Надо обойти препятствие, тряхануть её, убедиться в её одушевленности. «Ты что? Ты кто? Кто ты? Кто?!!» Ясно? Говори мне текст!» Я ему говорю текст, он идеально отвечает, «показывает» её. Потом, если я что-то импульсивно меняю, ломается привычная интонация, рождается что-то хрупкое, необъяснимое... «ВО-ОТ!» - орёт и хохочет режиссер. Хохочут ещё двое-трое. Фоменко отбирает у меня реплики, теперь ему «подбрасывает» партнёрша. Он хватается за мою случайную ноту, удесятеряет её звучание. Я перехватываю инициативу. Актриса увлечена новой задачей. Обостряются наши отношения. Я сгораю от нетерпения - дойти до найденного куска... Дохожу, копирую режиссёра с добавкой от себя (это ещё не бронза, это ведь этап «в глине») - дружный хохот всех, кто в зале... Слово «я» здесь означает любого из моих товарищей».
Смехов В.Б., Театр моей памяти, М., «Вагриус», 2001 г., с. 89-90.
