Признание результатов творческой личности
Признание профессиональным сообществом и/или обществом в целом результатов деятельности творческой личности
X
Уважение чужих достижений по Ф.М. Достоевскому
Ф.М. Достоевский публикует статью «Нечто о вранье» в газете-журнале «Гражданин», 1873 г., N 35
«Невинности, старина, говорено уже тысячу раз», - скажут опять. Пусть, но вот уже нечто похарактернее. Есть пункт, в котором всякий русский человек разряда интеллигентного, являясь в общество или в публику, ужасно требователен и ни за что уступить на может. (Другое дело у себя дома и сам про себя).
Пункт этот - ум, желанье показаться умнее, чем есть, и - замечательно это - отнюдь не желание показаться умнее всех или даже кого бы то ни было, а только лишь не глупее никого.
«Признай, дескать, меня, что я не глупее никого, и я тебя признаю, что и ты не глупей никого».
Опять-таки тут нечто вроде взаимной благодарности. Перед авторитетом европейским, например, русский человек, как известно, со счастьем и поспешностью преклоняется, даже не позволяя себе анализа; даже особенно не любит анализа в таких случаях. О, другое дело, если гениальное лицо сойдёт с пьедестала или даже просто выйдет из моды: тогда нет строже русской интеллигенции к такому лицу, нет предела её высокомерию, презрению, насмешке.
Мы пренаивно удивляемся потом, если вдруг как-нибудь узнаем, что в Европе всё ещё продолжают смотреть на сошедшее у нас с пьедестала лицо с уважением и ценить его по достоинству.
Но зато тот же самый русский человек, хотя бы и преклонился пред гением в моде даже и без анализа, всё-таки ни за что и никогда не признает себя глупее этого гения, пред которым сам сейчас преклонился, будь он разъевропейский. «Ну Гёте, ну Либих, ну Бисмарк, ну положим... а всё-таки и я тоже», - представляется каждому русскому непременно, даже из самых плюгавеньких, если только дойдёт до того.
И не то что представляется, ибо сознания тут почти никакого, а только как-то его всего дёргает в этом смысле. Это какое-то беспрерывное ощущение праздного и шатающегося по свету самолюбия, ничем не оправданного. Одним словом, до такого, может быть, самого высшего проявления человеческого достоинства - то есть признать себя глупее другого, когда другой действительно умнее его, - русский человек высших классов никогда и ни в каком случае не может дойти, и даже я не знаю, могут ли быть исключения. Пусть не очень-то смеются над моим «парадоксом».
Соперник Либиха, может быть, и в гимназии не окончил курса и, уж конечно, с Либихом не свяжется спорить о первенстве, когда ему скажут и укажут, что это вот Либих. Он промолчит - но все-таки его будет дергать, даже при Либихе... Другое дело если б, например, он встретился с Либихом, не зная, что это вот Либих, хоть в вагоне железной дороги. И если б только завязался разговор о химии и нашему господину удалось бы к разговору примазаться, то, сомнения нет, он мог бы выдержать самый полный учёный спор, зная из химии всего только одно слово «химия». Он удивил бы, конечно, Либиха, но - кто знает - в глазах слушателей остался бы, может быть, победителем. Ибо в русском человеке дерзости его учёного языка - почти нет пределов.
Тут именно происходит феномен, существующий только в русской интеллигентных классов душе: не только нет в душе этой, лишь только она почувствует себя в публике, сомнения в уме своём, но даже в самой полной учёности, если только дело дойдёт до учёности. Про ум ещё можно понять; но про учёность свою, казалось бы, каждый должен иметь самые точные сведения...
Конечно, всё это только в публике, когда кругом чужие. Дома же про себя... Ну, дома про себя ни один русский человек об образовании и учёности своей не заботится, даже и вопроса о том никогда не ставит... Если же поставит, то вернее всего, что и дома решит его в свою пользу, хотя бы и имел самые полные сведения о своей учёности».
Достоевский Ф.М., Нечто о вранье / Cобрание сочинений в 15-ти томах, Том 12, , Л., «Наука», 1988-1996 гг., с. 142-143.
