«Аристотель учил, что душа составляет индивидуальную жизненную цель органического тела, что дух, или разум, неуничтожим и бессмертен, он делал различие между душой и духом (разумом), между пассивным и актив-ным разумом и утверждал бессмертие последнего.
Здесь же возникал вопрос: не является ли бессмертный дух человека также личным и индивидуальным, не существует ли личного бессмертия? Только решением этого вопроса и можно было услужить вере и церкви.
Если, по Аристотелю, на этот вопрос следует отвечать отрицательно, то само собой снимается условие, при котором единственно и могут иметь место для людей потустороннее воздаяние, потусторонний мир, действующая за пределами этой жизни власть церкви, то есть та сила, на которой зиждется всё главенство церкви. В этом случае между аристотелевским учением и учением церкви существует безусловное противоречие, и тогда рушится догматическое здание схоластики.
Если провозгласить дух, или деятельный (постигаемый в деятельности) разум, бестелесным и индивидуальным, то этим при помощи аристотелевской психологии будет доказано личное бессмертие человека ad majorem Dei gloriam / к вящей славе Господней, как того хотел Фома Аквинский.
Если деятельный ум отождествить с общим человеческим духом, то нужно будет заодно с Аверроэсом признать бессмертие вообще, но отрицать личное бессмертие. Наоборот, если деятельный разум есть, согласно натуралистическому пониманию, продукт развития, продукт всегда индивидуальный и обусловленный органически, то не может быть и речи ни о каком человеческом бессмертии: ни о личном, ни о бессмертии вообще.
Этот довод приводит Помпонацци в своем знаменитом сочинении «De immortalitate animae» / «О бессмертии души» (1516 г.).
Бессмертие есть просто предмет церковной веры, и в качестве такового Помпонацци допускает и признаёт его. Ставшее уже обычным противопоставление веры и знания, теологии и философии теперь обострено в самой сильной степени и затрагивает практически наиболее значимый вопрос.
Это противоречие между Аристотелем и Фомой касается всего потустороннего мира, ради которого церковь повелевает этим миром.
Что могло быть ценнее для жаждущего духа Возрождения, чем это косвенное указание на силы, скрытые в настоящей жизни? Снова ставится ряд великих проблем, связанных непосредственно с судьбой человека: таковы вопросы об устройстве мира и о необходимости, царящей в нём, о предопределении и фатуме, о возможности человеческой свободы - всех их касается теперь уже Помпонацци.
Задача поставлена твёрдо: она состоит в том, чтобы все явления, предполагаемые сверхъестественными, такие как волшебство, предчувствия, демоны и т.п., разъяснить естественным образом. Помпонацци делал попытку объяснения волшебства.
Если же вопрос о познании вещей из естественных причин неизбежно должен быть поставлен, но не может быть осилен при помощи возрождения аристотелевской философии, и если последняя противоречит не только учению церкви, но и естествознанию, то Ренессансу придётся самому поработать над созданием новой натурфилософии.
Когда Помпонацци вывел аристотелевскую психологию на арену борьбы с христианскими небесами, недалеко было уже то время, когда аристотелевское учение о мироздании должно было рухнуть вследствие открытия действительного неба».
Куно Фишер, История новой философии, М., «Аст», 2003 г., с. 136-138.