Искусство- и литературоведение
Искусствоведение и литературоведение
Изображение из себя творческой личностиИзображение из себя творческой личности
Набор эвристикНабор эвристик, приёмов
X
Приемы / эффекты искусства при отсутствии новых идей по оценке А.Д. Синявского
«Искусство - место встречи. Автора с предметом любви, духа с материей, правды с фантазией, линии с контуром и так далее.
Встречи редки, неожиданны.
От радости и удивления: «ты? -ты?» - обе стороны приходят в неистовство и всплёскивают руками. Эти всплёскивания воспринимаются нами как проявления художественности.
Когда ничего другого нет под руками, искусство начинает рассказывать о себе и на этом сюжете развязывает язык. Существовали поэты, только о том и писавшие, что они - поэты. Искусство, как женщина, вертится перед зеркалом и любуется на себя в ожидании гостя. Бывает, весь век оно так и сидит - в девках, но это не имеет значения.
У некоторых великих поэтов стихи в конце концов превратились в необязательное приложение к личности. Начинается эксплуатация собственной персоны, костюма, манеры жить и казаться таким, как описал себя в прошлом стихотворении. Но уже не пишет, а существует: с него довольно.
Лесенка Маяковского, помимо очевидных ритмических и архитектурных проекций, двигавших рукою строителя, вызвана стремлением вдохнуть энергию в текст путем его особого, бросающегося в глаза экспонирования. Любая речь, в принципе, расположенная подобным порядком, читается с нажимом и начинает походить на стихи. Но от этого непрестанного нажимания и рассечения в конце концов устаёт.
В самом имени Данте нам слышится ад. Эффект перевертня.
Хорошо бы пройтись по Третьяковской галерее и посмотреть на живопись глазами пантомимы. Хогарт, убеждённый, что копирует жизнь, в автобиографии проговаривается (не замечая, что выдал себя и всех своих позднейших последователей): «Я старался трактовать мои сюжеты как драматический писатель: моя картина - моя сцена, а мужчины и женщины - мои актеры, которые посредством определенных действий и жестов должны изобразить пантомиму».
От реализма в подобной трактовке мало что остаётся; в ход идут насквозь условные приёмы.
1) Эффект узнавания (примерно так, как об этом рассказывают экскурсоводы, правильно улавливающие основной пафос художника). Вот пожилой господин открыл рот и поднял палец в рассуждении позавтракать, а его молодая жена схватилась за сердце на тему нет денег, тем временем знакомый гусар выпрыгивает в окно, забыв под стулом разбитый, стоптанный во многих походах сапог, и так далее, по порядку, вплоть до кота Васьки, уплетающего по диагонали хозяйский завтрак - мораль. Зритель радуется: всё совпадает, однако - не с жизнью - с заданием. Удовольствие доставляют ясность читаемой ситуации, сформулированная осмысленность жестов, складывающихся в программу, в которой кот и сапог наносят последний удар по недоверию скептика и ставят точку над i в развитии реализма.
2) Эффект занимательности: всё сошлось в одном, таком небольшом холсте, как в фабуле романа, переплелось, завязалось интересным бантиком: смотрите, какие штуки выкидывает случай - тут и кот, тут и сапог (подчас - без сапога здесь не было бы картины - на нём всё держится). «Типические характеры в типических обстоятельствах» сплошь и рядом оказываются счастливым совпадением карт, необходимых для занимательной сцены. Искусство правдоподобия сводится к умению заинтриговать и составить ребус, в котором все ружья стреляют. Как в жизни? - да нет, как в искусстве, где всё предвзято и нет ничего лишнего.
3) Необыкновенно сгущённый, подчёркнутый, остановившийся как вкопанный миг - сцена остолбенения (подобная «Ревизору»), выдернутая из времени, - не миг, а гром с ясного неба, заставивший всех замереть в пойманной, как карманник, позиции. Художник только и делает, что кричит своим персонажам: - ага, попались!
От реализма здесь в собственном смысле лишь материал, взятый из-под носа у зрителя: улица, бедность, низменность быта, заглядыванье в ближайшую скважину. Но живопись, но компоновка основывались на искусственных трюках, вплоть до особого рода приспособленной к зрелищу техники.
С жанром пришёл малый размер: микромир. Помимо сюжетной скромности, не позволявшей развернуть сватовство майора в масштабах Помпеи, маленькое отвечало задачам узнавания и занимательности интриги, которую нужно распутывать и для того - разглядывать. Отсюда доступность манеры, ясность и точность прочтения - совсем не от «правды», но для того, чтобы было видно, где что лежит».
Синявский А.Д., 127 писем о любви в 3-х томах, Том 2, М., «Аграф», 2004 г., с. 227-228.
