Различные подходы к прогнозированию
История изучения творческих личностейИстория изучения творческих личностей
Список проблем / задач в явном виде
X
Г.И. Гуревич в повести «Делается открытие», написанной в 1978 году, дал 12 биографий-очерков:
«Очерк 1 - о самом первом догадавшемся, что время воспринимается по-разному, что его скорость можно менять; об этаком самоучке-самородке из российской глубинки, слишком бедном, чтобы ставить опыты и потратившем жизнь на прошения. А на прошения отвечали однозначно: «Подобные эксперименты в Европе не производятся, и денег на безумные идеи нет».
Очерк 2 - о теоретике, математике, разработчике теории многомерного и неравномерного времени. Второе-то измерение у времени есть безусловно - это ускорение. Судьба этого человека немного напоминает судьбу Коперника. Его формулы признали верными, даже и удобными для вычислений, но не имеющими отношения к природе.
Очерк 3 - о философе, натурфилософе, пожалуй, который в своей системе наук нашёл место и для темпологии. Но его работа не была опубликована. Это уже потом её раскопали и воздали хвалу задним числом. А сам-то он не дожил, погиб в гитлеровских лагерях.
Вот уже очерк 4 - о бойце, воспринявшем тепмологию всерьёз, вступившем в споры, задевшем и обидевшим сотни ретроградов. Но от него требовали доказательных опытов, а опытов ещё не было. И спорщика затравили лекторы, читавшие науку по старым учебникам, очень уж он подрывал их авторитет.
Очерк 5 - о скромных и терпеливых учёных, которые сумели поставить доказательный опыт, вложив те самые «годы труда» в грамм, даже в миллиграмм руды. Им удалось создать прибор, где время чуточку менялось, и это можно было проверить.
Затем последовало всеобщее увлечение, мода на темпологию. Подобная мода была на микроскоп в середине XVIII века, на рентген - в конце XIX, на радий - в начале XX. Все добывали приборы, все что-то открывали. И открытия действительно давались легко, как в Америке после Колумба. В самом деле, после того, как путь через океан был проложен, каждый корабль, пересёкший Атлантику, открывал новую страну или новый остров, новую реку, горный хребет.
Очерк 6 - о герое щедрой эпохи - очень энергичном, очень напористом, сильном и трудоспособном человек, который превратил темпологию в науку, насытив её всеми доступными фактами.
Очерк 7 - о теоретике, который подвел итог всем этим фактам. В отличие от предыдущего героя этот был вдумчив, медлителен, даже тугодум немножко, совсем не напорист, скорее уступчив, не требовал, не поучал, а прислушивался, взвешивал и делал выводы. Ему не надо было сотни опытов организовывать, ему надо было сто раз обдумать каждый факт.
Очерк 8 - о человеке очень талантливом, даже несколько высокомерном и насмешливом. Способности у него были блестящие, он не понимал тугодумов, свысока смотрел на них. Ему достались не фундамент и даже не каркас темпологии, а «кружева» науки, окончательная отделка, самые сложные противоречия. В сущности после него нечего было делать в теории. И старшему брату его и соавтору (сам гений погиб преждевременно в дорожной аварии) осталось только разъяснять трудности темпологии, настойчиво твердя молодым учёным о скромности и внимании к каждой букве классиков темпологии, - его брата, прежде всего, о счастье быть последователем великих.
Да, наука была создана, в основном завершена, но предстоял переход к промышленному использованию.
Очерк 9 - об организаторе опытного завода. Само собой разумеется, он по характеру организатор, умеет подбирать людей, расставлять, давать задания, наставлять и строго требовать.
Очерк 10 - об испытателе. Понятно, что от него прежде всего требовались физическая сила, терпение и выдержка. И поскольку путешествие во времени по условиям своим противоположно космическому, выбирали не из лётчиков, а из водолазов.
На том повесть кончается. Десять очерков о двенадцати учёных.
Самым придирчивым поясняю: в некоторых очерках были по два героя. […]
Но всё больше и больше времени Георгий Иосифович отдавал не книгам, а своеобразным конспектам будущих книг.
Идей было невероятно много. Когда справиться? Он концентрировал их на одной, на двух, на трёх страничках. «Смотрите, - говорил он мне. - Ну, проживу я ещё пять-семь лет. Ну, даже десять. Что с того? Это одна или две книги, да? Я подсчитал, что в среднем на большую книгу уходит примерно пять лет (Оценка дана на публикацию во времена СССР – Прим. И.Л. Викентьева).
Иногда - семь. А мне сейчас шестьдесят, значит, я смогу написать... И считать нечего... Сами понимаете, после семидесяти настоящей работы уже не будет...» И признавался (уже печатно): «Лучшие из моих книг - ненаписанные.
Не помню, чьи слова, не мои, но правильные. Могу присоединиться, поставить свою подпись. Замысел обычно лучше исполнения, это естественно. О ненаписанном мечтаешь, думая только о выигрышном, а в готовой вещи все должно быть пригнано - глава к главе, реплика к реплике. В замысле нет невыразительной соединительной ткани: только кости и мускулы, только плоть, только суть». - Не случайно, читая «замыслы», позже сведенные в книгу «Древо тем» (1991), Аркадий Стругацкий воскликнул: «Гриша, ну почему это не я придумал?»
Прашкевич Г.М., Красный сфинкс. История русской фантастики от В.Ф. Одоевского до Бориса Штерна, Новосибирск, Изд-во «Свиньин и сыновья», 2009 г., с. 509-511.
