С течением времени и по ряду главных параметров, системы становятся всё более совершенными.
Искусство- и литературоведениеИскусствоведение и литературоведение
Создание новых продуктов «для масс»Создание новых продуктов «для масс»
X
В книге, составленной на основе множества текстов Рихарда Вагнера, приводится такой текст:
В «… наш более рационалистический век породил и подобные явления, - что музыку пишут не для того, чтобы выразить что-то идущее от сердца, а чтобы иллюстрировать ту или иную абстрактную систему. […]
Действительно, за истекшие почти тысячу лет в музыке накопилось столько крупных ценностей, выразительные средства этого вида искусства так изумительно развились, что композитор чувствует на своих плечах бремя невиданно большой ответственности. Имея за плечами такую эволюцию, он, не может приступить к акту композиции, не задав себе сперва вопроса, необходимо ли и ново ли то, что он делает, и не дав на него ответа. Он должен сознавать высокое значение своего призвания, которое предполагает настоятельную потребность самовыражения и несовместимо с многословными повторениями общих мест; должен угадывать в глубинах современной психологии самые сокровенные проблемы и выносить их на свет; трезво определять свое место на траектории исторического развития музыки, чтобы понимать, на какой стадии находится музыкальный язык и какие обязанности стоят перед ним лично для развития созданного предшественниками; устанавливать, в результате углублённого самоанализа, может ли он на самом деле сказать что-то своё, неповторимое, новое.
Такие требования невозможно удовлетворить, не задавая себе вопросов, не утруждая рассудка. В мое время были и такие композиторы, для которых эти вопросы не существовали; в своей ограниченности они даже насмехались над товарищами по профессии, которые усложняли свое существование, будоража себя вопросами о назначении своего искусства: чего они волнуются, когда так просто добиться успеха? Музыку свою они сочиняли как попало или же как их учили; композиция для них была таким же доходным ремеслом, как и любое другое.
Такие композиторы были обычно счастливы в жизни: сочиняя по велениям моды, обстановки, дешёвых вкусов, не стесненные никакими этическими или творческими соображениями, они видели, как их работы быстро принимают, щедро оплачивают, а иногда даже и приветствуют бурными аплодисментами.
С высоты такого положения они учили меня, как надо сочинять, а я с растущим пренебрежением - отвергал эти уроки, так как, по мере созревания, всё больше и больше убеждался в недолговечности музыки, в основу которой не положено мучительное напряжение ума, беспощадная требовательность композитора к самому себе. […]
То, что моим современникам казалось погоней за скандалом и сенсацией, было на самом деле лишь попыткой вынести на обсуждение вопрос всех вопросов - вопрос о сути музыки, над которым никто и не пытался призадуматься, считая его, по всей вероятности, раз и навсегда разрешённым. Что касается меня, я был уверен, что именно с этого следует начинать обсуждение современного положения в музыке. В результате пагубного для него пути развития это благородное, божественное искусство, в основу которого положено возвышенное чувство любви, превратилось в средство развлечения праздных богачей. Извратив отношения между людьми, всемогущее золото извратило и смысл музыки, придав ей фривольный дух разлагающегося общества.
Всё больше и больше музыкальных произведений сочинялось под знаком денежных интересов, а храм музыки превратился в дом терпимости. Тогда я был убеждён (хотя сейчас думаю, что несколько поторопился со своими выводами), что пагубную роль в упадке музыки играют евреи, её закабаление торгашескими интересами. Это своё убеждение я высказал в работе «Об иудейском духе в музыке».
Мой протест против вырождения музыки вызывал недовольство и осуждение среди большинства моих современников, примирившихся с ним и извлекавших из него пользу; поданный мною сигнал тревоги был угрозой для столь приятного для них купания в мутных водах музыкальной проституции. Для них проще простого было объявить Вагнера демагогом, обманщиком, карьеристом, который для того, чтобы создать себе положение, готов перевернуть вверх дном установившиеся порядки, бросить пыль в глаза общественности, скомпрометировать почтенных людей и т. д. и т.п. Надеюсь, что по крайней мере, потомство уяснило себе смысл моего бунта: я стремился вернуть музыке величие, придать ей новый и больший блеск, который она начинала утрачивать, вновь сделать её выразительницей высочайших духовных запросов человечества; наделить её способностью наэлектризовывать души и сливать их в том всемирном объятии, о котором мечтал Бетховен, создавая финал своей Девятой симфонии.
Вы, может быть, считаете эту цель вполне естественной; но в те времена, когда народ шёл в оперу, чтобы послушать вокализы примадонны Икс, воплощающей на сцене образ графини Игрек, или чтобы посмотреть балетный номер, без всякого оправдания вставленный в и без того бессмысленную итальянскую оперу, мой музыкальный идеал казался химерой, фантазией. Я долго пытался понять, как произошёл этот упадок музыки, уверенный, что, обнаружив причины, мы сумеем найти и спасительное решение.
И я обратился к прошлому, решил проследить путь развития этого вида искусства и, главное, процесс отклонения музыки от её благородной сущности и призвания. […]
Отпад музыки от ствола синтетического искусства соответствовал реальной потребности роста. Эмансипировавшись, музыкальный язык обогатился средствами, неведомыми древним грекам, в первую очередь гармонией и полифонией, а остальные его элементы - мелодия, ритм, инструментовка, форма - дифференцировались, обрели размах и сложность. Симфонизм, и в первую очередь бетховенский симфонизм, - наивысшее и самое яркое выражение красноречия, достигнутого музыкой на пути ее самостоятельного развития. Создание богатого и сложного музыкального языка сопровождалось, однако, словно тенью, всё более и более укореняющейся привычкой заниматься музыкой ради музыки, испытывать различные комбинации звуков в чисто формальном плане, рассматривать акт композиции как остроумную игру со звуками. […]
Но выигрыш, который приносили музыке многочисленные сонаты и квартеты, концерты и симфонии, созданные под знаком чистого инструментализма, по-моему, не покрывал потери, которую она несла в результате отрыва её от других видов искусства, - потери, выражающейся в значительном духовном обеднении, в уклонении к звуковой чувственности.
Самым катастрофическим образом проявлялся формализм в опере: итальянцы установили в ней господство концертного дивертисмента, который превратил прежнюю «drama per musica» Монтеверди в утомительное чередование арий, призванных служить рекламой для вокальных данных примадонны или тенора. Идейное содержание, жизненная правда, серьёзность замысла легко и безответственно приносились в жертву громкому успеху, которого можно было достигнуть, нанизав одну за другой несколько певучих и ходких мелодий, в пышном сценическом оформлении, на литературный текст, ценность которого никого не интересовала, так как он служил простым толчком для мелодической фантазии композитора. Поэтико-драматическая основа оперы, утратив свою руководящую роль, была сведена к положению незначительного придатка к формальной, гедонической музыке.
Люди привыкли ходить в оперу не для того, чтобы переживать здесь часы духовного подъёма, как это бывало в древней Греции по случаю больших праздников, а чтобы убить время и развеять скуку, слушая приятные кантилены или виртуозные вокализы певцов.
Во всём художественном движении моего времени ощущалась тоска по этому первоначальному слиянию, когда пробелы одного вида искусства восполнялись достоинствами другого и из сотрудничества искусств рождалось величественное и содержательное произведение синтетического искусства. Так, решил я, должно выглядеть и художественное произведение будущего, а музыка и есть искусство, призванное воссоздать нарушенное единство. Великодушно жертвуя своей независимостью, она должна призвать другие виды искусства выйти из их горделивого и бесплодного уединения, объединить свои усилия.
Исследуя прошлое, я нашел в нём серьёзное оправдание для этих предположений, ибо на протяжении последних веков основной тенденцией в развитии музыки было именно стремление преодолеть абстрактность и формализм, к которым привел её отрыв от других видов искусства. В отрыве от поэзии и танца музыка перестала быть стихийным искусством, необходимым человеку. Она была вынуждена теперь образовываться по законам, вытекающим из её частной сущности и поэтому не имеющим никакой связи с чисто человеческими явлениями, не находя себе в них оправдания.
Вырабатывая приёмы, формы и правила, композиторы создали на протяжении веков хитроумную науку комбинирования звуков, но наука эта развивалась не на почве живой человеческой действительности, а в абстрактной сфере умственных спекуляций.
Контрапункт, например, в своих многочисленных и многообразных проявлениях представляет собой игру искусства с самим собой, математику чувства, механический ритм эгоистичной гармонии. Для абстрактной музыки изобретение его настолько благоприятно, что она начинает считать себя абсолютным и независимым видом искусства, который не обязан своим существованием ни одной человеческой потребности, а лишь самому себе, своей чисто божественной сущности. […]
Если мы считаем - так и нужно считать, - что идеальная художественная форма это та форма, которая бывает понятна без рассуждений и доносит замысел художника во всей его чистоте до сердца слушателя, если, наконец, мы признаем наличие этой идеальной формы в музыкальной драме, удовлетворяющей упомянутым требованиям, то оркестр предстает перед нами как замечательный инструмент, единственный, способный сделать это осуществимым. По сравнению с оркестром и с уделяемой ему ролью хор, которому в опере отводится место на сцене, не имеет уже ничего общего с античным хором; он приемлем лишь в качестве активного участника действия - и там, где в такой роли нет необходимости, он будет только мешать действию, окажется лишним; ибо его роль воображаемого участника действия полностью перешла к оркестру, который постоянно налицо в нём, но никогда его не стесняет.
Вот как представлял я себе искусство будущего, которое - благодаря своему синтетическому характеру - выведет не только музыку, но и остальные виды искусства из унизительного положения средства развлечения для власть имущих».
Я, Рихард Вагнер… Автобиография, записанная Джордже Бэланом, Бухарест, «Издатедство молодёжи», 1975 г., с. 101-108 и 114.
