Управление нетворческими коллективами
ОРГ педагогикиОрганизация обучения, за исключением творческих аспектов…
Идеи новых социальных движенийИдеи / проекты создания новых социальных движений
Креативные поселения / городаКреативные поселения / города
X
«В богом забытой части шотландских гор, на расстоянии доброго дня езды от Глазго, посреди земли столь отсталой, что на дорогах отказывались принимать золотые монеты в качестве платы за проезд (потому что раньше никогда их не видели), кирпичной громадой возвышались семиэтажные фабрики общины Нью-Ланарк. По горной дороге из Глазго прибывали нескончаемые посетители - в гостевой книге Нью-Ланарка в период с 1815 по 1825 год оставлено двадцать тысяч записей. Сюда наносили визит такие личности, как великий князь, а впоследствии российский император Николай I, принцы Иоанн и Максимилиан Австрийские, а так же поток приходских делегаций, писателей, реформаторов, сентиментальных барышень и скептичных предпринимателей.
Их взорам представало живое доказательство того, что промышленная жизнь с её нищетой и лишениями не была единственным и неизбежным способом организации общества. В Нью-Ланарке аккуратными рядами стояли дома рабочих, причём в каждом имелось по две комнаты; на улице сложенный в опрятные кучки мусор ожидал вывоза, а не был разбросан по всему посёлку. Стоило посетителям переступить порог фабрики, как их глазам являлось ещё более неожиданное зрелище.
Над каждым работником висел небольшой деревянный кубик, грани которого были покрашены в четыре цвета: чёрный, синий, жёлтый и белый. От светлого к тёмному, эти цвета соответствовали разному поведению: белый означал отличное, жёлтый - хорошее, синий - приемлемое, чёрный - откровенно плохое. Таким образом управляющий фабрики мог с первого взгляда оценить своих подопечных. В основном он видел жёлтые и белые грани.
На фабрике не было детей, во всяком случае, никого моложе одиннадцати лет - ещё один сюрприз, - а рабочий день был сравнительно коротким: десять и три четверти часа. К тому же детей никогда не наказывали; вообще говоря, не наказывали никого. Если исключить нескольких неисправимых субъектов, которых следовало изгнать из общины за хроническое пьянство и другие пороки, дисциплина поддерживалась за счёт всеобщей совестливости, а не страха. Дверь в кабинет управляющего фабрикой всегда была открыта, и рабочие могли изъявлять (и изъявляли) своё недовольство тем или иным правилом или ограничением. Каждый мог детально изучить журнал с записями о поведении, определявший цвет кубика над головой, а затем пожаловаться на несправедливые оценки.
Но самым замечательным в Нью-Ланарке были маленькие дети. Вместо того чтобы бесцельно гонять на улице, они споро работали и играли в здании местной школы. Младшие учили названия окружавших их деревьев и камней; те, что постарше, изучали грамматику с нуля - в их книгах генерал Существительное соперничал с полковником Прилагательным и капралом Наречием. Не вся их жизнь проходила за работой, пусть даже приятной. Дети регулярно собирались вместе, чтобы попеть и потанцевать под присмотром молоденьких девушек. Последним наказывали, что ни один детский вопрос нельзя оставить без ответа, что ни один ребёнок не плох сам по себе - на то всегда есть причина - и что до рукоприкладства дело не должно доходить ни в коем случае. Считалось очевидным, что на воспитании детей хорошие примеры скажутся благоприятнее, нежели упреки и поучения.
Надо полагать, это зрелище радовало глаз и поистине вдохновляло. Вид детского счастья не мог растрогать занятых коммерцией джентльменов также сильно, как более чувствительных дам, но и они были не в силах отрицать тот факт, что Нью-Ланарк - очень, очень прибыльное предприятие. Всем этим заведовал не просто святой, но ещё и крайне практичный человек.
Стоявший во главе Нью-Ланарка практичный святой был к тому же одним из самых необычных святых, что довелось увидеть нашему миру. Как очень многие из тех реформаторов девятнадцатого столетия, которых мы зовем социалистами утопистами, Роберт Оуэн - «благородный господин Оуэн из Нью-Ланарка» - являл собой странную смесь практичности и наивности, успешности и неудачливости, здравого смысла и безумия. Этот человек призывал отказаться от плуга в пользу лопаты; из бедняка он превратился в великого капиталиста, а из великого капиталиста - в ярого противника частной собственности. Он защищал милосердие на том основании, что оно приносило денежную выгоду, и настаивал на уничтожении денег как таковых.
Сложно поверить, что жизнь одного-единственного человека вместила в себя столько поворотов. Она началась словно глава из произведения Горацио Элджера. Родившись в 1771 году в семье бедных валлийцев, в девять лет Оуэн бросил школу и пошёл в подмастерья к торговцу льняными изделиями с не самой благозвучной фамилией Макгаффог. Возможно, он мог бы там и остаться, со временем - партнером фирмы «Макгаффоги Оуэн», но, обладая истинной предпринимательской жилкой, предпочел отправиться в Манчестер. Там с помощью занятых у брата 100 фунтов он стал мелким капиталистом, основав производство текстильных станков, - и это в восемнадцать лет! Но лучшее было впереди. В одно прекрасное утро некто Дринкуотер, владелец крупного прядильного производства, обнаружил, что на его фабрике не хватает управляющего, и немедленно дал объявление в местную газету. Оуэн ничегошеньки не смыслил в пряже, но история о том, как он был принят на работу, должна быть взята на вооружение армией любителей поразглагольствовать о том, как важно быть уверенным в себе и удачливым.
Я надел шляпу, - писал сам Оуэн более полувека спустя, - и проследовал прямиком в контору господина Дринкуотера. «Сколько вам лет?» - «В мае будет двадцать», - отвечал я. «Сколько раз в неделю вы напиваетесь допьяна?..» - «Такого со мной ещё не случалось», - сказал я, а мои щеки густо заалели от столь неожиданного вопроса. «На какое жалованье вы рассчитываете?» - «Триста в год», - отвечал я.
«Что? За сегодняшнее утро я разговаривал с кучей претендентов на эту работу, всех и не упомнить, и я сомневаюсь, что все вместе они просили столько, сколько хотите вы». - «Я не собираюсь ориентироваться на желания других, и не могу согласиться на меньшую сумму», - был мой ответ.
Это был типично оэуновский ход, и ход удачный. В двадцать лет обаятельный молодой человек с вытянутым лицом, довольно прямым носом и большими, честными глазами, так и говорившими: «На меня можно положиться», в одночасье стал звездой текстильного мира. Уже через полгода Дринкуотер предложил ему четверть своего бизнеса. Но и это была всего лишь прелюдия к фантастической карьере. Через несколько лет внимание Оуэна привлекло объявление о выставленных на продажу фабриках в заброшенной деревушке Нью-Ланарк. По чистому совпадению владельцем фабрики был отец девушки, с недавних пор ставшей возлюбленной Оуэна. Получить фабрики или руку его дочери, казалось, было почти невозможно: господин Дейл, хозяин, был ярым пресвитерианином и категорически не одобрял радикальные идеи Оуэна. К тому же оставался нерешенным и вопрос о необходимом для покупки фабрик капитале. Оуэн смело отправился к мистеру Дейлу как когда-то к Дринкуотеру, - и невозможное стало реальностью. Он одолжил деньги, приобрёл фабрики и выторговал руку дочери.
В принципе, всё могло остаться как прежде. Но за год Оуэн сделал Нью-Ланарк совсем другой общиной; через пять лет захудалую деревушку было не узнать, а через десять она стала знаменитой на весь мир. Любой мужчина гордился бы такими успехами, ведь вдобавок к распространившейся по всей Европе репутации прозорливого и благородного человека Оуэн сколотил состояние по крайней мере в 60 тысяч фунтов.
Он не остановился и на этом. Несмотря на скорость, с которой он вознёсся на вершину, Роберт Оуэн предпочитал считать себя человеком идей, а не действий - и Нью-Ланарк не был для него праздным упражнением в филантропии. Скорее, Оуэн получил возможность испытать на практике собственные теории, сулившие прогресс всему человечеству.
Он был убеждён, что люди ограничены средой своего обитания и, если улучшить эту среду, Земля может стать истинным раем. Нью-Ланарк служил лабораторией для проверки его идей; раз результаты лабораторных опытов оказались такими успешными, почему бы не разделить их со всем миром?
Очень скоро ему представился такой шанс. Стоило закончиться войнам с Наполеоном, как им на смену пришли другие проблемы. Вереница «общих затовариваний», как назвал бы их Мальтус, ударила по всей стране; годы с 1816-го по 1820-й, за исключением лишь одного, были крайне неудачными для всей экономики. Нищета грозила в любой момент взорвать кажущееся спокойствие. Наконец вспыхнули «кровяные и хлебные» мятежи, и страна оказалась охвачена повальной истерией. Герцоги Йоркский и Кентский наряду с другими представителями знати сформировали особый комитет, в чьи задачи входило выяснение причин произошедших неприятностей. В числе прочих они решили выслушать мистера Оуэна, знаменитого филантропа.
Комитет был вряд ли готов к тому, что он получил. Без сомнений, его члены ожидали требований реформы промышленности, ведь мистер Оуэн был широко известен как сторонник короткого рабочего дня и отмены детского труда.
Вместо этого комитету пришлось изучить план реорганизации всего общества».
Роберт Хайлбронер, Философы от мира сего, М., «Колибри», 2008 г., с. 134-140.
