Потребность в изобретениях и открытиях по Габриелю Тарду

«He следует упускать из виду, что с одной стороны - потребность в изобретении и открытии, как и всякая другая, развивается по мере своего удовлетворения, а с другой - что всякое изобретение сводится к счастливой встрече в мыслящем мозгу какого-нибудь подражательного течения с другим подражательным потоком, усиливающим первый, или с каким-нибудь внешним резким впечатлением, бросающим внезапный свет на перенятую мысль; или же, наконец, с живым чувством естественной необходимости, находящим неожиданное пособие в самом обыкновенном процессе.

Но если мы разложим упомянутые впечатления и чувства на их составные части, то увидим, что они почти распадаются вполне и тем полнее, чем выше цивилизация, на психологические элементы, образовавшиеся под влиянием примера. Всякое естественное явление мы видим сквозь очки, окрашенные в цвет родного языка, национальной религии, господствующих предубеждений, преобладающей научной теории, от чего не может освободиться никакое самое беспристрастное и хладнокровное наблюдение; всякая органическая потребность чувствуется нами в особой форме, освященной окружающими примерами, посредством которой социальная среда, вызывая эту потребность или, лучше сказать, пробуждая её в нас, тем самым присваивает её себе. Нет ничего, вплоть до потребности в пище, выражающейся в желании есть чёрный или белый хлеб, такое или иное мясо здесь, и рис или те или другие овощи там; нет ничего, вплоть до половых отношений, обратившихся в потребность жениться здесь и там, с соблюдением таких или других священных обрядов, - что не преобразовалось бы, так сказать, в национальные произведения.

Ещё более справедливо это относительно естественной потребности в развлечении, обратившейся в потребность зрелищ - цирка, боя быков, классических трагедий, натуралистических романов, игры в шахматы, в пикет, в вист. Следовательно, когда в нынешнем веке в первый раз возникла мысль воспользоваться паровою машиною, уже употреблявшеюся на заводах, для удовлетворения потребности в дальних плаваниях по морям, потребности, порожденной всеми предшествовавшими морскими открытиями и их распространением, то мы должны видеть в этой гениальной мысли встречу одного подражания с другими, как, равным образом, и в другой, позднее возникшей мысли -  приспособить к пароходу винт, потому что и то, и другое было известно давно.

И когда обнаружение заслоночек в сосудах, встретившись в уме   Гарвея с воспоминанием о его прежних анатомических познаниях,   привело его к открытию кровообращения, то открытие это, в сущности, было не что иное, как встреча одних традиционных учений с другими, совершенно также, или почти также, как сопоставление двух,   уже известных теорем, приводит геометра к открытию третьей.

Таким образом, если все изобретения и открытия представляют своего рода комбинации, элементами которых служат подражания прежнему (Точнее: это зависит от Уровня изобретений  – Прим. И.Л. Викентьева), не считая нескольких чисто внешних прибавлений, и если эти комбинации, служа в свою очередь предметом подражания, могут сделаться элементами новых, более сложных систем, то отсюда следует, что существует некоторое генеалогическое дерево успешных начинаний, как бы нанизывающихся друг на друга, и представляющих собою то сцепление зародышей, о котором мечтали древние философы.

Всякое сделанное открытие есть осуществившаяся возможность, одно из тех необходимых следствий, которые заключались уже в недрах коренного открытия, давшего начало последующему; появившись на свет, оно делает уже большею частью невозможными прежние возможности, но создает возможность для многих других открытий, бывших до сих пор невозможными. Эти последние появятся или не появятся, смотря по направлению и протяженности луча подражания среди народностей, уже озарённых тем или другим светом. Правда, что из числа народившихся вымыслов выживут, так сказать, только самые полезные, причём под этими последними надо разуметь те, которые лучше всего будут отвечать задачам времени, потому что всякое изобретение, как и всякое открытие, представляет собою решение какой-нибудь задачи.

Но, помимо того, что эти задачи, будучи всегда неопределёнными, допускают очень много решений, - вопрос заключается в том, чтобы узнать, каким образом, почему и кем они предложены в то, а не в другое время, и затем -  почему здесь было принято по преимуществу такое решение, а там - другое. Это зависит от индивидуальных усилий, от личных свойств изобретателей и от предшествовавших им ученых, восходя до самых первых и, может быть, самых великих, толкнувших на нас лавину прогресса с вершин истории.

Мы с трудом можем представить себе, сколько гениальности и какого редкого совпадения счастливых обстоятельств потребовали самые простейшие идеи. На первый взгляд может показаться, что из всех начинаний порабощение безвредных животных, распространённых в данной стране с целью пользоваться ими правильно и постоянно вместо того, чтобы только за ними охотиться, представляется самым естественным и в тоже время самым полезным; многие склонны считать его даже неизбежным.

Однако мы знаем, что лошадь, в очень древние времена входившая в состав американской фауны, исчезла в Америке ко времени открытия этого континента, и исчезновение её делается понятным, если допустить мнение Бурдо, что «охотники продолжали её истреблять (для еды) во многих местах прежде, чем пастухи надумали её приручить». Следовательно, мысль о приручении далеко не была сильной. Нужна была какая-нибудь индивидуальная случайность, чтобы лошадь могла сделаться домашним животным где-нибудь, откуда приручение её распространилось путем подражания. Но что справедливо в отношении этого четвероногого, будет без сомнения справедливым и относительно всех домашних животных, равно как и всех возделываемых растений. Есть ли возможность представить себе, чем было бы человечество без этих основных открытий?».

Габриель Тард, Законы подражания, М., «Академический проект», 2011 г., с. 41-43.