Подготовка ТЛ учеников
Подготовка творческой личностью Учеников
Поиск новых приемов / эвристикСознательный поиск новых приёмов / эвристик
Приемы самооценки творчестваПриемы самооценки творческой деятельности
X
Первая студия МХТ, как экспериментально-творческая площадка К.С. Станиславского
«Весной 1912 года Константин Сергеевич Станиславский собрал группу сотрудников Московского Художественного театра в помещении над кинотеатром «Люкс» на Тверской улице и объявил о своём намерении организовать молодежную студию для экспериментальных занятий по «системе».
Причины возникновения Первой студии общеизвестны. Сам Станиславский рассказывает об этом в книге «Моя жизнь в искусстве». Его «система» находилась в ту пору в первоначальной стадии своего развития, но она была уже создана и существовала реально в качестве официально принятого театром метода творческой работы. Однако она нуждалась в экспериментальном подтверждении, в выводах практики, в доказательствах от «живого» театра.
Общественный резонанс «системы» тогда был велик, но довольно поверхностен. Газеты помещали многочисленные интервью со Станиславским по этому поводу, в театрах - в нашем и других - много шептались, судачили, удивлялись, не верили; актёров, работавших с Константином Сергеевичем, подвергали придирчивой критике с той точки зрения, стали ли они играть лучше, и подчас приходили к неутешительным выводам. Да и я, грешный, по молодости лет не считал, что «система» чем-нибудь может помочь Качалову и Леонидову, Книппер и Москвину, Лилиной и самому Станиславскому. Я не представлял себе, что можно играть лучше, правдивее, с большей полнотой перевоплощения в образ, чем играли они на четырнадцатом году существования Московского Художественного театра.
Конечно, во мне говорило неведение, а также гигантский пиетет перед мастерами Художественного театра. Но и теперь, по зрелом размышлении, я по-прежнему продолжаю считать, что «система» не могла и не должна была образовать на том её этапе существенного рубежа в исполнительском стиле самого театра. Не я один не замечал разницы между тем, как там играли до введения «системы» и как стали играть с её помощью.
Дело в том, что большие актёры Художественного театра и были в первую очередь творцами «системы», они её создавали по своему «образу и подобию», её формировали своей вдохновенной игрой. Их творческий опыт, гениально фиксированный Станиславским, им извлечённый из практики лучшего театра страны, и лёг в основу новой методики, предназначенной для того, чтобы поколения грядущих актёров не блуждали ощупью в потёмках, но прямо шли к тем большим результатам, которых добились Станиславский с товарищами за долгие годы совместной работы в театре.
Мне кажется, что здесь сошлись два параллельных художественных явления - творческая зрелость актёров МХТ и рождение «системы» К. С. Станиславского. Сошлись закономерно, ибо одно без другого немыслимо, в итоге сложного, полного исканий пути, на протяжении которого актёры театра, по словам Вл. И. Немировича-Данченко, «постепенно выбивались из представления к творчеству», а Станиславский открывал «давно известные истины» сценического искусства, постигал тайны «органической природы» в процессе воплощения образа. Ведь это не случайно, что только после премьеры «Карамазовых» определился взгляд на Художественный театр как на театр актёра по преимуществу, что только к этому времени замолкли скептики, утверждавшие, что «художественники» всё ещё выезжают на «обстановочке», на тончайших изгибах пресловутого «настроения», на заботливых режиссёрских помочах. Путь был долгим, период «раскачки» перед прыжком затянулся, может быть, именно потому, что у основателей Художественного театра тогда не было ещё в руках «системы», этого мощного ускорителя творческого процесса. Но путь был пройден как раз к тому моменту, когда Станиславский сформулировал ведущие заповеди своего учения о переживании. Сегодня я это понимаю. Тогда же мы все как бы находились внутри явления. Мы огорчались, что «система» не дает заметных результатов в Художественном театре, не понимая, что сама она является результатом творческих усилий его мастеров.
Так или иначе, но скептиков было много, в том числе и внутри Художественного театра. Станиславский с болью пишет об этом в своих воспоминаниях. Люди, фактически создававшие «систему», годами отказывались её принимать.
На какое-то время Константин Сергеевич перестал быть «пророком в своём отечестве». Мастера отказывались «переучиваться»; старое, привычное манило их к себе, новое отпугивало своей неизведанностью. Так всегда бывает с людьми, уже утвердившимися в известном опыте,- не очень-то просто отказаться от него!
Вот почему Станиславскому так нужны были в этот момент актёры молодые, творчески ещё не сложившиеся, делающие в искусстве первые шаги. Ему нужны были «чистые листы бумаги», которые приняли бы на себя все, что в данный момент хотелось испробовать Станиславскому. Он справедливо рассчитывал встретить со стороны молодёжи энтузиазм и податливость, готовность на творческий риск. Он надеялся на примере юных студийцев показать все преимущества «системы», её практическую пользу для театра и тем самым окончательно превратить догадки в уверенность, а уверенность - в творческий закон.
Если слепые щенята, вроде нас, руководимые Станиславским, в короткий срок подойдут к органическому творчеству на сцене, жизнеспособность «системы» можно будет считать доказанной. А Станиславский сильно надеялся, что так оно и будет. И, полагаю, не ошибся в том. Словом, Константин Сергеевич создавал Первую студию для практических нужд «системы» в ответственный момент её утверждения на подмостках русского театра.
Кроме того, производственные условия Художественного театра не давали Станиславскому широких возможностей для дальнейшей разработки творческо-технологических проблем. Как и всякий экспериментатор, Константин Сергеевич нуждался в собственной лаборатории для постоянной проверки тех или иных положений научной мысли. Именно так он относился к Студии, весьма ясно представляя себе ее цели и задачи. Студия была его детищем, она отвечала самым горячим его увлечениям, самым в ту пору сокровенным мечтам.
Легко представить себе, какой восторг вызвало предложение Станиславского в нашей среде. У нас будет Студия, своя Студия, свой собственный дом. Мы будем заниматься с самим Станиславским, мы вместе с ним вступаем на «передовую линию огня» русского театрального фронта! Мы призваны утвердить «систему», вокруг которой так жарко скрещиваются копья внутри театра и вне его! Мы были взволнованы и горды и из людей, далеких от сложных обоснований «системы», немедленно сделались самыми искренними и безраздельными энтузиастами её.
«Заражение» произошло сразу, полно и на всю жизнь. Сомневающихся не было, не было ни тогда, ни впоследствии среди нас ни одного, для кого имя Станиславского, идеи Станиславского не стали бы знаменем целого творческого пути. М.А. Чехов назвал в тот знаменательный день нашу группу «собранием верующих в религию Станиславского». Ещё накануне эта фраза не отвечала бы истине. Уже к концу нашей первой встречи с Константином Сергеевичем она выражала подлинные чувства новоявленных студийцев.
