Сознательное изменение стиля творческой работы по Л.С. Петрушевской
«Было дело, что текст рассказа являлся мне в полном виде. То есть начинала звучать первая строка со своим ритмом (обязательно), и важно было иметь при себе ручку и бумагу. Один раз в метро я медленно продвигалась в толпе на пересадку, и пришел в голову полный текст.
Вернее сказать, я не заглядывала за первую фразу, нужды не было. Знала, что стоит потянуть за эту нитку, клубок сам начнет разматываться до конца. […]
Так что рассказы приходили мгновенно, надо было только их быстро, как можно быстрее, записывать.
В дальнейшем, уже теперь, я стала понимать, что, возможно, это были прастихи, первоначальная форма дальнейшего верлибра. Всё указывает на это - возвышенность тона, некоторая как бы внутренняя декламация в каком-то ритме, даже повторы одного слова в конце. Почти полное отсутствие диалогов. И то, что это был единственно возможный вариант - я потом почти не правила свои тексты, только стилистические ошибки. И если рассказ терялся, я не успевала его записать, то другой вариант был непереносимо ниже уровнем. Так всё и шло, я писала свои присланные мне готовыми рассказы (многие авторы говорили о том, что есть впечатление, что им диктуют).
Пока однажды мне не надоело. Это же был почти механический процесс - быстро записать. Гудящая голова, всплывшая в памяти история, скорее всего ужасная, надо быстро освободиться от неё, хватаешься за любую бумажку, ручку, пишешь сразу - и рассказ готов.
Хотя иногда я даже плакала в конце, потому что было безумно жалко своих героев. Чаще всего я и писала от жалости. То есть это была не совсем автоматическая запись. Но тогда я подумала, что наработанное ремесло мне мешает, всё повторяется, всё одно и то же, удар, воспоминание, слёзы, ручка, бумага, быстрое письмо, и надо от этого уходить, потому что есть опасность самоповторения.
Позже я узнала, что китайские и японские мастера акварели, достигнув определённой степени мастерства, уходили от самих себя, меняли имя, способ рисования, даже руку - правую на левую, только чтобы избавиться от наработанной манеры, от скуки умения.
И я перестала записывать. Когда оно приходило, я думала: а, ладно, хватит. Не буду.
Может быть, я так поступала ещё и потому, что мои рассказы не печатали и надежды на это не было. Ну ещё одной штукой больше, что это изменит.
Мало того, этот стиль, этот синтаксис, построение фраз, длинные пассажи - всё это было довольно легко повторить, поймать эту манеру. Всё стильное легко пародируется и тиражируется. И я однажды прочла у одного писателя буквально свой абзац. И остолбенела от горя, как жена Лота, оглянувшаяся на свой сожжённый город. Меня не печатали, но мои рассказы ходили по редакциям в рукописях.
И я сменила руку - начала писать пьесы. Потом пошли сказки, потом стихи, потом я вернулась к рассказам, но они стали немного иными, уже с диалогами.
Потом я сменила руку опять, началось время верлибров. Да они давно у меня были, только я не догадывалась. Один рассказ я сначала написала прозой, а потом увидела, что это стихи (глава из Карамзина «Мамонька мамка»).
Это мне очень интересно - борьба человека со своим вдохновением, уход от диктовки. Никогда не чувствовать себя умелым мастером».
Петрушевская Л.С., На тему о вдохновении / Маленькая девочка из «Метрополя»: повести, рассказы, эссе, СПб, «Амфора», 2006 г., с.190-193.
