Функционирование социального движения
Функционирование социального движения
Высказывания о творческих коллективахВысказывания о творческих коллективах
X
Неофициальные художники и их искусство в СССР по воспоминаниям И.И. Кабакова
«Весна 63-го года связана с выставкой на шоссе Энтузиастов, до этого одна за другой были выставки в научных институтах - Янкилевского, Рабина и др. - бурная, активная жизнь художественного подполья, которая вот-вот, казалось, выйдет наружу на волнах оттепели и получит нормальную жизнь и нормальное художественное существование. Выставка на шоссе Энтузиастов с корреспондентами, хорошо, хотя и тесно устроенная, казалось, предвещала наступление новых времён: интерес был огромен. Соостер срочно, в одну ночь, сделал рамы из простых дощечек для своей экспозиции на этой выставке (эти рамы до сих пор у меня в мастерской, с этикетками, напечатанными на машинке).
Летом я был на даче, потом у мамы в Бердянске, а осенью стали надвигаться главные события. Дезориентированное начальство сначала запретило, потом разрешило выставку «неофициальных» в гостинице «Юность», и, наконец, кажется в октябре, состоялся «Манеж». Очень велико в это время было значение Э. Неизвестного, бурно и много работающего, а «Манеж» был его коронным моментом, высшим взлётом.
Это связано с общим течением неофициального искусства в то время.
60-е годы - вне всякого сомнения, время расцвета подпольной культуры во всех сферах и прежде всего в живописи, поэзии и прозе. Мне, конечно, легче говорить о первой. Этот период, 60-е годы, распадается в моём воображении как бы на три сферы: общественно-политическую, художественную и духовную, содержательную, что ли.
Художники, которые работали в 60-х годах, были знакомы друг с другом и, можно сказать твёрдо, в целом представляли одно поколение, внутри которого были свои возрастные нюансы, которые делили это поколение на «старших», «средних» и «младших». Как я сейчас помню, эта разница имела довольно существенное значение.
На деле это означало, что в 63-м году к «Манежу» каждый из художников пришёл по-разному. Наиболее зрелыми в художественном отношении ко времени «Манежа» были все «лианозовцы», Э. Неизвестный, «белютинцы», Соболев, Янкилевский, Соостер, Брусиловский. До «Манежа» время больших ожиданий - жуткого страха, но и больших ожиданий, - после только страха, страха, что каждый день с тобой может что-то случиться, стрястись, жизнь в страхе день за днём. После «бульдозеров» и появления Горкома - страха немного меньше.
Самое интересное в 60-х годах - особый климат подпольной художественной жизни, который присутствовал, как густой настой, во всех мастерских-подвалах, комнатушках, где обитала художественная богема.
Существование было соткано из безумного, напряжённого ощущения «их» («они» - это начальники, работодатели и управдом), которые воспринимались как иная, враждебная и опасная порода людей, живущих «наверху», в официальном, «том» мире; а под этим миром, тесно общаясь друг с другом, любя и уважая, живёт, как «под полом жизни», другое содружество, совсем особое племя людей.
Именно климат содружества был так характерен для жизни этих художников, поэтов, джазменов, писателей, как бы по счастливой случайности встречавшихся в одном слое Москвы в это время. Никаких бытовых, житейских интересов не было ни у кого, дела, встречи, разговоры касались лишь художественных или поэтических проблем. Но одновременно у каждого это был и «прекрасный» возраст, и во всех мастерских и квартирах гудели кутежи и буйные сходки с танцами, вином, песнями и чтением стихов. Множество домов, и не обязательно только у художников, были местом этих веселейших встреч вечерами. Идём сегодня к Штернам, к Куперману, по средам обязательно (в течение многих лет) к Соостеру на Красина, к Гробману в Текстильщики, к Стесину, к Соболеву, к Рабину, к Сапгиру, к Булатову на дачу. Необыкновенные, тесные и постоянные общения того времени, полное знание и обсуждение всего, что делалось в мастерских, открытый, постоянный показ всего друг другу и электризующая, невротическая атмосфера опасности «сверху», от «них», готовых к истреблению всей нашей жизни, такой «несанкционированной»...
По отношению к «верхним людям» тут было как бы три варианта: показать «им», что «мы» тоже существуем; спокойное равнодушное приятие этой разведённости на верхнее и нижнее, на землю и подземелье, и третий - паническое чувство опасности, желание забиться и стать незаметным, чтобы не прибили. Я принадлежал к этим последним, «невысовывающимся». Постоянное желание выставляться «как все» создавало особый воздух общественной жизни, связанной с «подпольем». Надо сказать, что «неофициальными» эти художники стали называться со времени «бульдозеров», а до этого они были «подпольными», как бы живущими под полом.
После «Манежа» всё время возникают выставки в институтах, которые, как правило, закрывают, потом на квартирах, а также для «выявления» - в кафе «Синяя птица» с 63 по 66-й год, где мы с Э. Булатовым выставлялись вместе. Сначала, кажется в 65-м году, я выставил там картины «Рука с Рейсдалем», «В углу» из «Русской серии» и «Мальчика», через несколько вечеров Э. Булатов - картины, а я - разные рисунки, которые висели на шторах, закрывающих окна. Помню, что на одном из «дискуссионных вечеров» выставлялись Комар и Меламид с ранними работами в «хороших» рамках».
Кабаков И., 60-70-е… Записки о неофициальной жизни в Москве, М., «Новое литературное обозрение», 2008 г., с. 24-27.
