Ошибки при построении моделей
Ошибки при построении научных моделей
Ошибки при построении теорийОшибки при построении научных теорий
X
Использование религиозных догматов ведёт к ошибкам изучения объекта – случай С.Н. Булгакова
«… слова, как первоэлемент мысли и речи, суть носители мысли, выражают идею как некоторое качество бытия, простое и далее неразложимое. Это самосвидетельство космоса в нашем духе, его звучание. Понятия, представления, суждения, все продукты речи и мысли суть уже
Дальнейшие результаты употребления слов, но совершенно неприменимы для их квалификации и объяснения. Абстрактны и конкретны, всеобщи и единичны, субъективны и объективны и т. д. могут быть понятия, а не слова. […]
… какая же непосильная, фантастическая работа была бы совершена теми, кто стал бы придумывать язык, какую точность мысли он должен был бы обнаружить, какую памятливость, какую изобретательность! Ну а разве эволюция, особенно социальное развитие, в этом не помогут? Да, оно для вас всякие чудеса делает, но здесь-то нужно всё сначала в одной голове удержать: сначала изобрести язык, а затем его передать другому, другим, чтобы и они убедились, усвоили, поняли. Но как передать язык, пока нет языка? Вот задача. «Мысли без речи и чувства без названия», - как их передать и как их назвать? Для этого надо, очевидно, ни много ни мало, иметь уже язык, слова, иначе говоря, предполагается уже то, что должно подлежать объяснению.
Но здесь сделано и ещё более важное допущение, столь же, однако, непоследовательное, как и предполагаемая наличность речи до её изобретения. Это допущение слепых и глухих мыслей без слов. Ведь здесь предполагается, что изобретательный homo alalus, конечно, в достаточной мере обезьяна (ведь это так угодно нашим дарвинистам), предложил своим сородичам свои мысли и идеи выражать словами так, чтобы между ними, мыслями и словами, образовалось сращение и таким образом получилось слово-смысл.
Так вот это-то допущение мыслей без слов, мыслей, обнаженных от слов, в них не воплощенных и в то же время уже рождённых, осознанных, представляет собой величайший абсурд, потому что разрывает неразрывное. Мыслей без слов также не существует, как и слов без смысла. Мы не можем отмыслить мысль от слова или слово от мысли так же, как не можем отделить от себя свою тень. И это не фактическая или психологическая невозможность, не отсутствие навыков или механизма (как я не умею, например, играть на рояле, потому что у меня нет ассоциативного механизма и вообще соответствующего автоматизма), - это невозможность чисто субъективная, фактическая, отсутствующая для других, да и для меня устранимая, по крайней мере, принципиально, если захочу учиться. И это не логическая невозможность, которая констатируется противоречивостью и нарушением закона тождества, как круглый квадрат, ибо нет никакой логической противоречивости в той мысли, что слова могут быть отделены от мыслей, причём на одной стороне стоят обнажённые, не одетые в слова мысли, а на другой - обессмысленные, но уже готовые принять смысл слова; подумать это можно, и формальная логика бессильна высказаться здесь по существу, потому что формального неприличия она здесь не замечает. Но здесь есть онтологическая невозможность, лежащая в природе самой речи и самой мысли и устанавливающая их неразрывность.
Мы не можем отмыслить мысль от слова и слово от мысли, не можем их связи разорвать, так же, как не можем их и слить, отождествить до полного слияния, но мы сознаем мысль, рождённую в слове, и слово, выражающее мысль (двуединство λόγоς 'а). И это приговор окончательный, безапелляционный, который должны принять к сведению и употреблению все психологисты, изучающие и истолковывающие генетические процессы. Здесь аксиома, которая не доказывается, а показывается: вся сила убедительности лишь в демонстративности, в прямой очевидности.
Но мы думаем и без слов, говорят те, которые хотят забежать за кулисы мысли и подсмотреть, что делается там, за словом (все равно как подсмотреть, что делается у нас в комнате, когда нас там нет). Иные удовлетворяются констатированием того, что известное мыслительное напряжение или даже вообще творческое устремление проходит без слов. Но ведь при этом речь идет ещё не о мысли, а о том, что её рождению предшествует, об усилии рождающейся мысли, о напряжённости умственного пульса, одним словом, речь идёт не о речи, но о мышлении как о волевой деятельности, как энергии, и, быть может, не о сознании, а о том, что глубже его, о «подсознании».
Так, в применении к мышлению как психическому напряжению и в применении к мышлению как рождению мысли из того, что ещё не есть мысль, хотя и рождает мысль, это может быть и верно. Но наше суждение относится к существующей уже мысли, к изречённому слову. И здесь сохраняет свою абсолютную силу то, что λόγоς есть и мысль, и слово. Слово не есть лишь орудие мысли, как говорят часто, но и сама мысль, и мысль не есть только предмет или содержание слова, но и само слово. Однако мысль не есть слово, ибо пребывает в себе, и слово не есть мысль, ибо имеет свою собственную жизнь. Λόγоς имеет двойную природу, в нём нераздельно и неслиянно слиты слово и мысль, тело и смысл. И то, что может быть высказано о мысли и речи, это же самое должно быть сказано и о слове-смысле. Нельзя говорить о генезисе смысла и слова в отдельности, или об их позднейшем склеивании, или наложении друг на друга. В этом смысле вообще нет и быть не может генезиса слова, слово не может возникнуть в процессе. Оно может быть или не быть, наличествовать или не наличествовать в сознании, это вопрос факта; оно, уже существующее, может иметь развитие, историю, и в этом смысле и генезис, но все это будет история слова уже данного и существующего.
Само слово объяснить нельзя, так же, как и мысль: ни слово, ни мысль в этом смысле не имеют генезиса, не возникают, но суть. Объяснить мысль можно только мыслью же или мысля о ней, что есть явный порочный круг; равным образом и объяснить возникновение слова можно только через слово, следовательно, предполагая словотворческую энергию уже наличной, внутреннее слово уже прозвучавшим. Нет мысли, не воплощённой в слове, и нет слова, не воплощающего мысль. И в этом смысле объяснить происхождение слова есть вообще ложная задача, недоразумение, недомыслие. Слово необъяснимо, оно существует в чудесной первозданности своей. И самое удивительное в нём и вместе с тем самое существенное - это нераздельность и неслиянность в нем смысла и формы, идеи и тела. Как идея не существует без воплощения, так и звуки не суть слова без идеи».
Булгаков С.Н., Философия имени, СПб, «Наука» 1998 г., с. 21 и 26-29.
Замечу, что в приведённом выше тексте С.Н. Булгаков, считавший «Философию имени» своей, цитирую «самой философской книгой», делает массу ошибок. Причём, это ошибки не с позиций XXI века, а с позиций начала XX века… Главный источник ошибок – попытка автора подогнать изучаемый объект под религиозные догмы.
