Война. Оккупированный немцами Харьков:
«Ели три раза в день из котелков, прямо во дворе. Там же стоял большой котел на колесах. Вечером немцы пели, обнявшись и раскачиваясь из стороны в сторону. Они очень бурно и громко смеялись. Смешно им было все. Иначе откуда столько смеха? Тогда я услышала звук губной гармошки. И не могла понять и разглядеть, что же издает такой неполноценный звук. Вдруг один немец понес свой котелок куда-то в сторону. Куда? Я так свесилась с балкона, что чуть не свалилась... И увидела, как он выливает из своего котелка суп в кастрюльку подбежавшей к нему девочки.
Я скатилась с четвёртого этажа, побежала в том направлении, где только что видела девочку. Тут стояла толпа детей с кастрюлями.
Проход на территорию части был закрыт железными трубами. Но кто-то в одном месте их раздвинул. Через эту лазейку можно было проникнуть во двор, поближе к котлу на колёсах. Можно поискать того «доброго» немца, который включал приемник...
Вечером я уже была в толпе детей. Для первого раза взяла самую маленькую кастрюльку. Папа мне говорил с детства: «Ничего не бойся, дочурка. Не стесняйсь. Дуй своё. Актриса должна «выделиться». Хай усе молчать, ждуть, а ты «выделись» ув обязательном порядке... Ето, дочурочка, такая профессия, детка моя...»
Долго стоять молча, выпрашивать жалким взглядом? Нет. Надо заработать! Надо «выделиться». А как хочется есть! А какой запах! Я и сейчас его ощущаю. Густой фасолевый суп!
От ожидания чего-то неизвестного всю меня трясло. Я не знала, что сейчас сделаю. Но что-то сделаю. Это точно. Немцы получили ужин. Стали есть. Смолкли разговоры. Только аппетитное чавканье...
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой,
Выходила на берег Катюша.
На высокий берег, на крутой!
Голос мой дрожал. Я давно не пела во всё горло. А мне так необходимо было сейчас петь! Петь! Петь!
С разных концов двора раздались нестройные аплодисменты. И этого было предостаточно... Ах так? Так нате вам eщё! Только спокойно!
Ду грюнст нихт нур цур зоммерцайт,
Наин, аух им винтер, венн эс шнайт,
О, таннэнбаум, о, таннэнбаум,
Ви грюн зинд дайнэ блэттэр...
Несколько немцев подошли к железным трубам, чтобы посмотреть на русскую девочку, которая хоть и неправильно, но пела на их языке... Домой я принесла полную, до краёв, кастрюльку вкусного, жирного фасолевого супа! Ничего! Завтра возьму кастрюльку побольше!
Мы втроём съели этот суп. Я знала, что теперь я маму голодной не оставлю. Я тоже вышла на работу.
Вскоре при моём появлении немцы оживлялись и называли меня Лючия. Я тоже разобралась, кто злой, кто добрый, а кому лучше на глаза не попадаться. Заметила, что лучше общаться со старыми. Старые - это тридцать - тридцать пять лет. Молодых было заметно меньше. Может, потому, что это была ремонтная часть. Но молодые были очень злые. Некоторые из них проносили мимо детей котелок и демонстративно выливали суп в бак с мусором».
Гурченко Л.М., Аплодисменты, М., «Современник», 1987 г., с. 45-46.