Умение выделяться на фоне других – случай Людмилы Гурченко
«Так получилось, что я родилась, и мама школу не закончила. Она стала работать вместе с папой. Мама помогала папе-баянисту проводить массовки и утренники в школах, вечера и праздники на заводах и фабриках. Она стала успешно осваивать профессию массовика.
Потому можно сказать, что я родилась в «музыкальной» семье. А точнее - я родилась в музыкальное время. Для меня жизнь до войны - это музыка!
Каждый день новые песни, новые мелодии. Они звучали по радио и на улицах; с утра, когда папа разучивал «новый репертуар»; вечером, когда приходили гости; у соседей на пластинках. Песни и мелодии я схватывала на лету. Я их чисто пела, ещё не научившись говорить.
Папа и мама работали в харьковском Дворце пионеров. Это был новый красивый Дворец. Он находился на площади имени Тевелёва. В большом мраморном зале посередине стоял квадратный аквариум. Там плавали необыкновенные красные пушистые рыбки.
В перерывах между массовками мы с папой бежали к аквариуму: «Дочурка! Якеи рыбки! Я ще такив зроду не видев. Якая прелесь... божья рыба...» Мама всегда портила ему настроение: «Марк, ты хоть рот закрой. Сорок лет на пороге... Хуже Люси... хи-хи-хи».- «Лёличка, ну яких сорок? Ще нема сорок, зачем человеку зря набавлять?» И папа, взяв меня на руки, посылал в мамину спину: «Во - яга! Мамыньки родныи... Ну? Ета ж чистая НКВД! Ничего, дочурочка, зато папусик в тибя самый лучий!»
Ну, конечно, самый лучший! Самый необыкновенный! Я обнимала его, прижимала его голову к своей. Мне было его жалко.
Имя своё я получила за два часа до рождения. Испуганный папа отвёз маму в роддом, что был на Пушкинской улице, а сам «на нервной почве» побежал в кино. Тогда на экранах с огромным успехом шёл американский приключенческий фильм «Акулы Нью-Йорка». В картине было множество дотоле невиданных, неправдоподобных трюков, погонь, выстрелов... Герой фильма, красавец Алан, совершает чудеса - спускается по канату с самолёта на крышу несущегося поезда, в котором увозят его похищенную возлюбленную, прелестную Люси. После сеанса потрясённый папа примчался в роддом и срочно передал маме записку: «Лёль! Детка моя! Если в меня будить орёл, назовем Алан. А если девычка, хай будить Люсй».
Как только я родилась, мама облегчённо вздохнула. Первой её мыслью была: «Слава богу, что девочка, а то был бы Алан Маркович...» У нас во дворе женщина после очередного заграничного фильма назвала своего сына Джоном. Мама говорила, что весь двор хохотал. Джон Иванович Рыбак! Джон Рыбак! Бедный мальчик.
Но в загсе папе сказали, что такого имени - Люси - в России нет. Есть имя Людмила. Это старое славянское имя. Означает - «людям мила». А дома называйте как хотите - Люся, Люси... И зачитали папе целый список самых модных в то время имён: Кима, Ноябрина, Искра, Владлена, Сталина, Марклена, Октябрина, Мюда...
- Як ето Мюда?..
- Международный юношеский день.
- ...Гм... не-е, давайте лучий Людмила.., «Людям мила»... ето мне подходить... ето значить, что усе люди будуть до ней по ласке. Давай пиши! Хай дочурка у меня будить Людмилкую. ...Из роддома меня привезли на извозчике. Такси в Харькове в 1935 году были ещё редкостью.
Привезли в нашу маленькую комнатку в большом доме по Мордвинскому переулку, № 17. С этой комнатой у меня связаны самые светлые и прекрасные воспоминания в жизни.
Комната была подвальной, с одним окном. Я видела в окно только ноги прохожих. Мне было интересно определять по обуви и юбкам своих соседей. Прямо под окном стоял стол. Слева - буфет. В буфете на верхней полке в вазе постоянно лежали конфеты. Я их получала за свои «выступления».
А выступала я перед всеми, кто попадал к нам в дом. Папа тут же усаживал гостя. - Ну куда, куда ты бежишь? Ну чиво? Сядь, передохни! Галава ты... Усех дел не переделаишь. Щас тибе моя дочурка концертик устругнёть.
И начиналось! Папа ставил стул посередине комнаты, я быстро вскарабкивалась на него, руки назад, глаза широко открыты, улыбка самая веселая. Я все делала так, как учил меня папа: «Дочурка, глаза распрастри ширей, весело влыбайсь и дуй своё!» Начинала я со стихотворения: Жук-рогач, жук-рогач - Самый первый силач; У него, у жука, На головушке - рога!
При этих словах полагалось приставить к вискам два указательных пальца.
Гость вежливо улыбался: «Очень мило, очень мило»,- и собирался уходить. «Куда ты? Не-е, брат, ще тока начало! Давай, дочурчинка, песенку з чечёточкую!» Это означало, что в конце песни, какой бы она ни была, надо дать «кусок» чёчетки. Я хлопала себя почти одновременно по груди, коленям и, выбросив ногу вперед, а руки в стороны, громко выкрикивала: «Х-х-ха!!»
Эх, Андрюша, нам ли быть в печали,
Возьми гармонь, играй на все лады,
Так играй, чтобы горы заплясали,
Чтоб зашумели зелёные сады!
Папа на баяне - «тари-дари, дари-дам!» И я своё «х-х-ха!».
После этого гость обязательно смеялся. Больше всех радовался и подыгрывал мне папа: «Не, актрисую будить, точно. Ето як закон! Усе песни на лету берёть, як зверь. Ну, вокурат актриса!»
И человек, который к нам заходил на минуту, уже через четверть часа под папиным обаянием и натиском совершенно забывал, куда и зачем он шёл, почему он оказался у нас, и, конечно, оставался... Папа выразительно смотрел на маму. Мама бежала в магазин. А я продолжала своё выступление.
...Домой человек уходил лишь поздно вечером, держась за стенки, хвалил маму, восхищался «дочуркой», прославлял папу - щедрую русскую душу - и благодарил, благодарил. Папа был счастлив.
Гурченко Л.М., Аплодисменты, М., «Современник», 1987 г., с. 12-15.
«Самые яркие мои впечатления детства - папины сказки. Сказёнки. Придя с работы домой, папа снимал свой баян с плеч, ставил его на стул и шёл мыться. Мама шла по длинному коридору на коммунальную кухню готовить ужин. А я была в ожидании, когда же папа скажет: «Ну, дочурка, якую тибе сегодня рассказать сказёнку? Весёлую или жалостливую?»
Вопрос этот он задавал каждый вечер. Одновременно происходила отрепетированная мизансцена: папа ложился на нашу кровать с шариками, а я торопливо усаживалась ему на грудь, чтобы тут же бодро воскликнуть:
- Жалостливую!
- Для дочурки ув обязательном порядки! - И начиналось...
Папа знал три сказки, но они всегда были новыми. Он их называл «Вогниво», «Медуза Гаргона>. Много позже эти сказки - «Огниво» и «О Медузе Горгоне и храбром Персее» - я прочла. Они мне показались серыми и скучными по сравнению с цветной, яркой папиной интерпретацией…»
Гурченко Л.М., Аплодисменты, М., «Современник», 1987 г., с. 31.
