Художественная критика
Художественная критика
Подражание уже известным решениямПодражание уже известным решениям - самая распространённая стратегия креатива
X
Анализ творчества В.Я. Брюсова по Ю.И. Айхенвальду
«Брюсов - далеко не тот раб лукавый, который зарыл в землю талант своего господина; напротив, от господина, от Господа, он никакого таланта не получил и сам вырыл его себе из земли упорным заступом своей работы. Музагет его поэзии - вол; на него променял он крылатого Пегаса и ему сам же правильно уподобляет свою тяжёлую мечту. Его стихи не свободнорождённые. Илот искусства, труженик литературы, он, при всей изысканности своих тем и несмотря на вычуры своих построений, не запечатлел своей книги красотою духовного аристократизма и беспечности. Всегда на его челе заметны неостывшие капли трудовой росы. Недаром он на разные лады воспевает «суровый, прилежный, веками завешённый труд» и так прекрасно говорит о наследниках Микулы, век за веком проводящих свои борозды. […]
Трудолюбивый кустарь поэзии, Брюсов долго работал по заграничным образцам. Поэт повторяющий, мыслитель чужих мыслей, эхо чужих эпиграфов, он так заслонен другими, что не видишь его самого, не знаешь его собственного лица. Где-то позади осталась жизнь, отстала от его стихов, и перед нами развёртывается одна литература. Ему, к несчастью, почти всегда присуща косвенность вдохновений. Для того чтобы воспеть действительность, он должен раньше возвести её в какой-нибудь литературный чин. Когда он любит, он вспоминает Калипсо, Дидону, Федру, Франческу, Джульетту. У него нет какой-то основной искренности настроений, первых слов и первых чувств.
Вопреки его утверждению, у него никогда и не было «весеннего, свежего утра», не было истинной дерзновенности, и странные выходки своих ранних стихов он разрешал себе только потому, что его защищала чужая странность, авторитеты иностранные. Там, где есть уже поэзия, он её умеет продолжать, но он не поднимается над ролью подражателя. Великие художники слова подражали только такому произведению литературы, которое уже вернулось в природу, опять стало природой, и оттого чужое они делали своим - Брюсов же просто ищет сюжетов, задаёт себе темы, настраивает себя даже на известный лирический лад, и все не по собственному живому почину.
Он - писатель без инициативы. Недаром в своём рассказе «В зеркале» он из простой и плоской мысли об отражающей природе зеркала создал трагедию инициативы, безумное смешение реальности и отражения. Верлен и Верхарн, Бодлер и По, Тютчев и Фет, Пушкин и Баратынский - все они отразились у него, но ни одному не оказался он конгениален, и не равен он даже самому себе, т.е. не составляет определенной писательской личности. Чужие поэзии, чужие замыслы, внушённые ему различными авторами, у последних родились - Брюсов же эти образы и идеи только усыновил, он явился для них только отчимом, и надо сказать вообще, что по всему складу своей литературной натуры он - какой-то прирождённый отчим.
В поэзии нет у него родных детей. Всему и всем посторонний, всему внешний, он и в образцы свои проникает не глубоко, не родственно. Например, в своём движении под знаком Верхарна он, однако, не стал поэтом города, а только сделал свою поэзию городской - недоказательны все эти конки, уползающие, скользящие, все эти вывески, почему-то стонущие... Или свою романтическую поэму «Исполненное обещание», в общем написанную мастерски, он «благоговейно» посвящает памяти Жуковского; но тишайший Жуковский не принял бы такой поэмы, в которой объятия героя и героини, чужой жены, названы браком и в которой беззаконную чету благословляет Царь Лесной - подле незримого аналоя между трав. У Брюсова нет такой силы претворения и воплощения, которая заставила бы нас почувствовать, что все трубадуры - братья; и когда он пишет свои газеллы, рондо, триолеты, то в них не дышит соответственная душа, и перед нами только фигурные стихотворения, как бы словесный паркет.
Начитанный, образованный, Брюсов много знает, он приобщил себя к разным культурам, но только не проявил, не назвал самого себя, и даже не проникновенна и не метка у него своя характеристика чужой гениальности - как элементарно и бледно говорит он, например, о Лейбнице, о Данте! И отяготели над ним всё те «цепи книг», о которых упоминается на очень многих его страницах. Он - писатель читающий. Слишком явный обладатель и обитатель книг, поэт-библиотекарь, он ими глушит последний огонек непосредственности. Грудой налегли они и на стихи его, и на прозу. В области последней самое крупное, что он сочинил, это – «Огненный ангел». Но как вообще Брюсову, прежде чем написать, надо сперва прочитать, так и здесь вся постройка возведена на фундаменте из книг. Всё составлено, прилажено одно к другому; есть отдельные счастливые пассажи и сцены, но всё время бросаются в глаза белые нитки исторических сведений и справок.
Как много потрачено, как мало приобретено! Результаты не соответствуют усилиям. Нет души у людей и духа у времени. Внешнее преобладает над внутренним, и герои точно смотрят на себя глазами своих потомков-историков: они нарисованы не такими, как они казались себе, а как они кажутся нам. Они вышли более принадлежащими XVI веку, чем они действительно ему принадлежали; по воле автора своё столетие они подчеркивают: точно в предвидении Брюсова, который их опишет, они сами заботливо различают себя от века девятнадцатого и двадцатого. Рената одержима дьяволом, но не так изображена её душа, чтобы этот дьявол был для неё обязателен. Есть ведьма, но нет психологии ведьмы. И её отношения к Рупрехту, задуманные как истинная любовь, которой, однако, мешает какая-то злая сила, на любовь не оказались похожими. Стилизация у нашего автора ничего не придала существу дела; сама же по себе она страдает тем обычным для неё и тяжким грехом, что в ней отсутствует творчество и она не создаёт нового: это как раз и подходит к нетворческому и посредствующему Брюсову. Стилизация - остановка; она берет старое как старое, именно в этом его качестве. Она принимает внешнее и отбрасывает вечное. Ибо вечное в стилизации не нуждается и ей не поддаётся. Стилизуя, художник придаёт этим непомерное значение тому, что несущественно, и сам добровольно отказывается от сверхвременного.
Победа времени над вечностью, малого над великим - вот что такое стилизация вообще и у Брюсова в особенности».
Айхенвальд Ю.И., Силуэты русских писателей, М., «Республика», 1994 г., с. 387 и 393-394.
