«Я написал воспоминание об Иосифе Михайловиче. Не мог не написать.
Мастер Маневич.
Уже сейчас, заседая в приёмных комиссиях, я понимаю, что никогда бы не поступил в институт, если бы не Моня. Больше того, я бы сам себя не принял. Что он разглядел во мне, двадцатишестилетнем смазливом артисте провинциального театра? Я поступал, не имея представления о кино настолько, что даже «Чапаева» не видел. О порядке поступления во ВГИК не знал ничего и на мандатную комиссию пришёл под хмельком, уверенный, что мандатная - это вручение студенческого билета-мандата.
Захожу в приёмную ректора, сажусь перед секретарём, кокетливо на неё поглядываю. Не знаю, что она про меня подумала.
- Идите, - говорит, тычет в сторону ректорского кабинета.
- Куда? - тупо говорю.
Мама моя! Захожу, а там человек пятнадцать народу в пиджаках и галстуках, невзирая на жару.
Усадили в кресло. Чего-то там про мои отметки. А я трясусь от страха - от меня спиртным несёт.
- Скажи-ка, Валера, - говорит Иосиф Михайлович Маневич, - ты в армии сержантом был?
Я ответить не мог. Затряс головой, загугукал.
А Моня гордо осмотрел присутствующих.
Я выбрался в приёмную, упал на стул перед секретаршей, измученно уставился на неё, а она мне выписала студенческий билет.
Он и дальше страшно гордился мной.
- Кем ты сейчас? - спрашивал он.
- Кочегаром.
Моня, как на мандатной, гордо глядел на присутствующих.
- Кто ты у нас?
- Дворник.
Моня поворачивался к аудитории и разводил руками - вот, мол, какие у меня люди на курсе! И упорно ставил мне четвёрки по мастерству. А мне хотелось пятерку, и писал я вместо одного немого этюда - восемь, вместо одной новеллы - три. Как же я его не любил! «Издевается, - делился с другом, - издевается, и всё!»
На каждом курсе, а особенно когда много девиц, чрезвычайная ревность к расположению мастера. Выходим на перерыв между лекциями, Моня меня обнимает за плечи, прогуливаемся. Сокурсники в дикой зависти. А Моня:
- Как дела, Виталик?
Я, Валерик, креплюсь, назло студентам, да и неудобно поправлять мастера.
- Как дела, Виталик?
И четвёрка по мастерству за семестр. Уж совсем потом, на выпускном вечере, когда все выпили и
Моня тоже (он был непьющий), я сказал:
- Иосиф Михайлович, сколько я из-за вас повышенных стипендий не получил!
- Как это?
- Вы мне четвёрки по мастерству ставили!
- Так сказать надо было, старик!
За эти четвёрки я ему до сих пор благодарен. В профессии сценариста одна из самых важных составляющих ремесла - уметь переписать, переделать, не теряя лица, почерка, если надо, в пользу новой работы, на время оставить предыдущую. Написанное не пропадает, надо уметь ждать, иногда годы. Сколько людей, и очень талантливых, погибло на одном действительно хорошем сценарии. Напишет человек отличную вещь и годами ходит с ней, пробивает. Я плохо усвоил урок и потерял несколько лет, таская по студиям хороший, но единственный сценарий. Отчаялся, плюнул, стал работать дальше, а это моё произведение в своё время было снято. Сценарист - профессия стайерская. Тут не важен старт и не важен спурт на финише, а важна вся длинная, изматывающая дистанция. Моня понимал в этом деле.
Маневич был последним мастером-педагогом. Не знаю, может, и до него их не было. Как он учил? Никак. Все четыре года он обещал нам прочесть лекцию по новеллистике Чехова, так и не прочёл. Хотя прочёл, только это был не академический час, а все годы обучения, где с новеллистикой Чехова преподавалась краткость изложения ситуации у Пушкина, искусство построения характера у Лескова, детектив Достоевского и тяжелая поступь прозы Толстого. Например: «Обратите внимание, сколько профессий у персонажей Чехова. А у вас, коллеги, то общежитие ВГИКа, то умирающая старушка, то кто-то спешит на свидание, а она не приходит».
Мастер заканчивал не спецшколу, а гимназию. Это чувствовалось. Тем более в то время у нас в ходу была чрезвычайно смелая теория, что читать вообще не стоит, чтоб не испытывать разрушительного влияния на собственную индивидуальность.
- Что такое новелла? - говорил он. - Идёшь по улице, на тебя падает памятник и убивает насмерть. Это не новелла. Вот когда на тебя падает памятник врага - это да, это новелла.
После занятий у Мони все остальные педагоги казались нам болтливыми пустышками. На кафедрах жаловались на сволочизм студентов всех выпусков Маневича. У Пушкина в переписке есть любопытное замечание, вроде того, что с женщиной надо говорить на грани дозволенного приличиями, тогда разговор соперника всегда покажется ей пресным. В наших отношениях с Моней не было разделения на заслуженного старого человека и нас - желторотых и по молодости наглых. Мы общались на пограничье между мастером и цеховыми подмастерьями.
- Коллеги! - так начиналось его выступление перед нами.
Только ради этого обращения стоило не проспать начала замечательной дисциплины «Мастерство кинодраматурга».
Если бы потребовалось мне, как ученику Иосифа Михайловича, написать учебное пособие на основе его лекций - этот теоретический труд уместился бы на одной странице. По фразам, по смешным разборам работ своих и товарищей как-то само собой «ставилась рука», как говорят пианисты. Станиславский: «Я не учу вас играть гениально, я учу играть правильно». Это - о ремесле.
Вот несколько уроков Иосифа Михайловича.
Когда мы учились, в начале 1970-х, самое модное направление было поэтическое. Маневич сказал: «Драматургия не бывает поэтическая, она бывает мускульная» (это дословно). Вы понимаете? Я понимаю. И сейчас вслед за мастером могу сказать сегодняшнему направлению - стилю? моде? (оно называется «постмодернизм» и что-то там «нео...»): «Ребяты! Драматургия может быть только драмой, то есть если в ней есть мускулы. А ваш дряблый стёб - неумение, в лучшем случае ученичество. И вы успеете это понять, не успев состариться, а кто не поймёт - сойдёт с дистанции. Будете пить водку или заниматься общественно-политической деятельностью».
Моня: «Сценарий - один из самых сложных литературных жанров». Имеется в виду жесткое ограничение в продолжительности повествования, при всех красотах диалога, тем более описаний, эти литературные достоинства имеют подчинённое значение перед пластикой. Как литература, сценарий строится или на характере, или на сюжете. Всё остальное - поэзия. Для маленьких фестивалей экспериментального, интеллектуального кино. И не надо мучить нормального зрителя.