И.В. Сталин и руководство писателями по оценке Л.И. Гумилевского
«Когда-то Маяковский выражал в стихах желание, чтобы «к штыку приравняли перо», чтобы о стихах делал доклады Политбюро сам Сталин.
Поэт не дожил до исполнения своего желания. Но Сталин в противоположность критикам и писателям отлично понимал все практическое значение гениального учения И.П. Павлова о слове как условном раздражителе, способном заменять действительность. Он сам принадлежал к числу людей, на которых слово действует с большей силой внушения, чем непосредственная действительность.
Сталин поистине приравнял к штыку перо, взяв под железный контроль каждое прозвучавшее в Советском Союзе слово.
Он не только делал доклады о перестройке писательских организаций. Он заставил Политбюро заниматься рассказами Зощенко и стихами Анны Ахматовой, а Центральный Комитет выносить постановления, в которых было больше слов, чем во всех стихах Ахматовой. Постановления печатались в учебниках, и школьники заучивали их наизусть, как стихи.
При нём слово не выражало действительность, а заменяло её, литература шла не впереди жизни, а следом за указаниями Сталина, иллюстрируя их.
На балахнинском материале я написал повесть «Сменный мастер» - о деревенском парне, пришедшем на строительство фабрики и оставшемся на ней рабочим. Рецензент Государственного издательства художественной литературы писал о повести так: «Автор рассказывает о деревне то-то и то-то... А товарищ Сталин говорит, что в советской деревне происходит вот что... У Гумилевского получается так, что... А товарищ Сталин в «Вопросах ленинизма» прямо указывает, что...» и т.д.
Сталин оказался верховным редактором всей советской литературы. Комбайнеру Борину он говорил, что при всей своей занятости успевает ежедневно прочитывать не менее пятисот страниц.
Я думаю, не было в те годы романа, статьи или поэмы, отвергнутой издательствами, которую автор не послал бы Сталину с протестующим письмом. Не напечатали «Бурю» Эренбурга. Он послал её Сталину, и роман печатался. Отвергли у Слёзкина «Генерала Брусилова» - он жаловался Сталину, и роман выходил. Не прошло «Одиночество» у Вирты - он писал Сталину, и роман издавали. Сталин или сам направлял прочитанную рукопись в издательство, или возвращал автору с письмом, или говорил своё мнение по телефону. Письмо Сталина под стеклом в рамке на стене висело у Пильняка. Мариэтта Шагинян в дамской сумочке носила всегда при себе такое письмо, завёрнутое в целлофан. О том или другом разговоре Сталина по телефону через сутки знала литературная Москва.
Платонов не обращался к Сталину.
У писателей постоянно шли разговоры о том, кому Сталин звонил, кому написал, о ком и что сказал и какие следствия отсюда произошли.
Без иронии относиться ко всему этому было трудно».
Гумилевский Л.И. Судьба и жизнь. Воспоминания, М., «Грифон», 2005 г., с. 194-195.
