Чудачества творцов
Различные чудачества творцов
Подбор креативных, творческих сотрудниковПодбор креативных / творческих сотрудников
X
Фрондирующее поведение на собеседовании – случай И.В. Ильинского
Одна из революционных театральных начальниц рекомендовала молодого И.В. Ильинского в труппу Московского художественного театра… Характерно, что начинающий актёр на собеседовании показывал не свои возможности, а скорее собственное представление о себе-любимом:
«Первый приём был назначен мне Владимиром Ивановичем. Я имел в то время очень красочный вид, отражавший мои юные радужные настроения и поелико возможную яркость и красочность быта первых лет «революции. На мне была седьмая по счёту, сшитая, как я уже рассказывал, моей мамой из бордовых секущихся драпировок художественная блуза, жёлтый дублёный овечий полушубок, с ярко-белым овечьим же воротником, лиловое кашне и кепка. Брюки были, по тогдашней моде, короткие, узкие книзу и широкие кверху. Тяжёлые ботинки. В руках тросточка. Самый вид мой отображал уже мою принадлежность к «левому» направлению в искусстве и, как мне казалось, вполне гармонировал с футуристической росписью палаток Охотного ряда. Я был ниже среднего роста, но трость и походка уже были «под Маяковского». И в Художественный театр, насколько я помню, я пришёл, по своему убеждению, как актёр другой, более свежей, новой, яркой и совершенной школы. Я внутренне уже как бы противопоставлял себя другим актёрам Художественного театра, особенно молодым. Это было, конечно, несколько нахально, так как прежде всего я мог бы в Художественном театре многому и многому поучиться. Словом, мой вид был несвойствен «артисту Художественного театра», где у молодого артиста прежде всего требовалась и ценилась скромность. Стоит ли оговаривать, что теперь, на мой сегодняшний взгляд, это были справедливые требования. Оставив в благополучном и неожиданно тёплом по тому времени гардеробе Художественного театра свой дублёный полушубок и кепку, я отправился в бордовой блузе, не расставаясь с тросточкой и распространяя вокруг себя свежий овечий запах, в кабинет Владимира Ивановича. Мой вид удивил Владимира Ивановича несколько более, чем я предполагал.
- Тросточку, собственно, вы могли бы оставить у швейцара, - сказал он.
- Пожалуйста, если она вам мешает, я отнесу, Владимир Иванович, - скромно отвечал я, в свою очередь разглядывая его безукоризненно расчёсанную бороду и такие же безукоризненные галстук, воротничок, крахмальное белье и костюм.
- Да нет, уж, если вы её захватили, оставайтесь с ней, - довольно сухо, разрешил Немирович.
Разговор не особенно клеился. Владимир Иванович оценил меня, по-моему, как довольно нахального и неясного для него молодого человека, но откровенно рекомендовал мне, несмотря на уже совершившееся поступление в Художественный театр, всё же показаться, для моей же пользы, коллективу театра, а вместе с тем и ему и Константину Сергеевичу.
- По крайней мере мы будем относительно знать вас, - добавил он. Я сказал ему, что с удовольствием покажусь в отрывке из «Тяжбы» Гоголя, где мне подыграет Аким Тамиров, уже ставший к тому времени артистом Художественного театра. На этом мы и расстались, как мне казалось, не очень очарованные друг другом.
Вскоре я был принят и Константином Сергеевичем. Я вошёл в уютную артистическую уборную, увидел его незабываемые, ласковые, пытливые глаза. Что-то хорошее, отеческое почувствовал я в нём. Как и Шаляпин, он разговаривал с молодым актёром очень внимательно и запросто. Несмотря на то, что симпатии мои к Константину Сергеевичу росли с каждой минутой нашей беседы, но фрондирующее настроение мое было, по-видимому, настолько сильно, что я незаметно для себя наговорил немало глупостей и довольно не убедительно спорил о чём попало с Константином Сергеевичем. Помню, например, что Константин Сергеевич очень неодобрительно отзывался, о театральных холстах-декорациях, особенно о мазне современных художников, и говорил, что его больше увлекает объёмная архитектура на сцене. Я защищал размалёванные театральные тряпки, не находя для этого достаточно убедительных доводов, и не уловил новых и интересных мыслей Константина Сергеевича, высказанных им о театральном оформлении.
Он спросил меня о моих любимых актёрах. Я не назвал ни Качалова, ни Москвина, ни его самого. Какой-то бес противоречия сидел во мне. Я назвал явно некотировавшегося в то время и скатившегося к безвкусице Б.С. Борисова, назвал Н.М. Радина, назвал ушедших из Художественного театра артистов Н.Л. Коновалова, Степана Кузнецова, как бы поддразнивая этим Константина Сергеевича.
Он очень мягко и терпеливо слушал меня и только изредка покрякивал в своей известной всем манере - «гм», «гм», что означало, как я узнал впоследствии, некоторое недовольство, смешанное с недоумением. Никаких своих свежих мыслей, пожеланий, беспокойств я почему-то не смог ему высказать, возражения и вкусы мои также остались неясными. И я был недоволен. Это было понятно, так как Константин Сергеевич и в то время был для меня наивысшим авторитетом и мне стало обидно, что я как то глупо и бездарно вёл себя во время нашего разговора. Я чувствовал, что он ни в чём меня не понял».
Ильинский И.В., Сам о себе, М., «Всероссийское театральное общество», 1961 г., с. 100-101.
