«В наш век... демократизма и техники понятия призвания и личного дара становятся вредными предрассудками. «Laisser faire, laisser passer» / Давать дорогу, не препятствовать проникает и в область художественного производства.
В блаженные времена кустарно-цехового строя своеобразие человеческих способностей было ещё той живою правдой, к голосу которой не только прислушивался сам производитель, но которым руководствовался и потребитель в своих запросах.
К седой этой старине нужно отнести и такие ныне смысла лишившиеся выражения, как талант, feu sacre / Священный огонь и т. п.
Земельная собственность перестаёт быть сословною привилегией. Свободный выбор профессии ещё ранее появляется на сцене вместе с мещанством: это его героическая роль. Но если ремесло, некогда коренившись в лирике замысла, согретого интимностью лично взлелеянного приема, было художеству сродни; и такое между Meisterwerk'oм и Meistergesang'oм / Произведением искусства и цеховыми поэтическими школами со строгим регламентированием тематики и ритмики произведений, колебавшееся ремесло погибло; то не естественно ли, что и самое творчество ожидала его особая эпоха Георгов?
Как и всегда, знак был подан с рынка. У читателя нет потребности в сношениях с деятелем Dei gratia / Милостию Божией, как не занимает его и вопрос о том, задуман ли узор его сукна ланкастерским сукноделом или безымянно подкинут машиною. Демократизация спроса была с восторгом замечена из всяческих мансард и мезонинов, ныне кооперативных депо, с напрасно удержанною терминологиею, утратившей всякий смысл.
Те сомнения в личном избранничестве, которые доселе скрашивали ореолом мученичества любую историю дарования, были отброшены. И не потому, чтобы рассеяны были они внезапным блаженством во все степени посвящающего труда, но скорее именно по тому самому, что те сомнения нашли любопытное себе подтверждение. Негласный манифест потребляющей толпы о низложении гения и уничтожении последних геральдических отличий явился признанием духовного пролетариата в его правах на художнический труд.
Клиент-читатель стал господином нового вида промышленности. В такой обстановке бездарность стала единственно урочным родом дарования. Это избавило держателя от своеволия мастера-собственника.
Читатель неузнаваем сейчас. Он или без разбору принимает всё, что выпускает к его услугам индустрия последних сроков, или же с тем же безразличием отвергает все рыночные новинки из слепого недоверия все к той же, на его взгляд, недостаточно испытанной дате. Дата и снова дата - вот что притягивает его или отталкивает.
Но нет читателя, который умел бы отличать поэта от самозванца, ибо нет читателя, который ждал и нуждался бы в поэте. Есть передовой и есть отсталый читатель, вот и все. Привычка - добрый гений последнего, непривычное - опиат первого.
Науки достигли высокой специализации.
Бывают предметы, колеблющиеся в своей подведомственности между одной и другою. Таковы некоторые представители микробиотики, животнорастительные виды, сданные одною наукой на рассмотрение другой.
В таких случаях единственным определением первой оказывается отрицание принадлежности данного вида к её предмету.
Часто методические мотивы такого отказа служат теми элементами, из которых соседнею наукой складывается формула признания предмета за свой собственный.
Тут обнаруживается медиальное строение методов, круговая их порука в единстве научного сознания.
...Мнимо художественные продукты подлежат исследованию какой угодно теории, но они не представляют для эстетики ни малейшего интереса. Исходная точка футуризма в общем такова, что экземпляры, ложно к нему относимые, подпадают ведению социально-экономических дисциплин. […]
Потребитель не разбирается уже в достоинстве продукта, потому что причина недостатков последнего именно это господство невежественного потребителя и его подрядчика в индустрии. Он довольствуется одним только вероятием для него привычных признаков, а эти признаки в лучшем случае второстепенны и неполны, к тому же это признаки потребительские, а не фабрикационные. Наряду с этим промышленность эмансипируется, выбор ремесла и профессии представляются личному произволу каждого. Так и здесь читатель эмансипировал дотоле неприкосновенную степень, предоставив всякому желающему патент на производство угодных ему катренов. И как когда-то на смену цеховых устоев и цеховой совести кустаря явилась убогая по своей невежественности программа невзыскательной клиентелы, легши в основу предпринимательского кодекса, так точно и сейчас встречаем мы первый по своей яркости пример того, как симпатическими чернилами по нейтральной поверхности безразличного для неё посредника вычерчивает потребительская психология новое своё установление».
Пастернак Б.Л., Вассерманова реакция, в Сб.: Критика русского постсимволизма, М., «Аст», 2002 г., с. 294-298.