Организация съемки и работа с киногруппой по Н.С. Михалкову

«Съёмки фильма, который получил длинное название «Неоконченная пьеса для механического пианино» [...] начались 31 мая в павильонах «Мосфильма». А 10 июня группа переехала в подмосковное Пущино, что на Оке, для съёмок натуры.

Причём Михалков настоял на том, чтобы актёры приехали туда не одни, а привезли с собой и свои семьи. И первым показал пример, привезя туда жену Татьяну с детьми. Так Михалкову было легче устанавливать личный контакт с участниками съёмок, создавать уютную домашнюю атмосферу. Поэтому неудивительно, что съёмки шли легко, практически без простоев (было всего пять дней простоя из-за непогоды), поскольку коллектив был дружный, работал слаженно и с большим воодушевлением. Для советского кинематографа подобные отношения были в диковинку. Поэтому неслучайно многие актёры, хотя бы раз имевшие счастье работать с Михалковым, потом будут стремиться сделать это снова и снова. Как говаривал Юрий Богатырев: «У Михалкова я готов сниматься даже в завалящем эпизоде».

Вспоминает А. Адабашьян: «Фильм снимался в Пущино, в то время идиллическом городке на берегу Оки, где в полукилометре от прекрасной и почти всегда пустой гостиницы стояла заброшенная усадьба с двухэтажным каменным домом, парком из заросших аллей и цветущих прудов. Уже в самом выборе этого места для съёмок была режиссура - актёры все лето жили на одном месте, в хороших и покойных условиях быта, на работу ходили пешком, неспешно. Михалков просил, чтобы каждый артист, независимо от объёма его роли, весь съёмочный период провёл в Пущине. С семьёй, с детьми, чтобы ходить в лес за грибами, купаться в реке, по вечерам ходить в гости и за чаем говорить о погоде на завтра, о том, что завтра снимать и как играть, - так эти чаепития переходили в репетиции, но чёткого разграничения на «дело» и «не дело» не существовало. Неизвестно, где рождались те интонации, жесты, маленькие чёрточки поведения, составлявшие ткань той или иной роли, - на репетиции, на съёмочной площадке или в бильярдной, либо в тени операторского зонтика на пляже - весь способ существования был так ненавязчиво, но точно срежиссирован, что грани между работой и отдыхом не существовало. И труд был не в тягость, и досуг естественно и ненавязчиво заполнялся размышлениями о работе... […]

О творческой «кухне» Михалкова тот же А. Адабашьян рассказывает следующее: «...После обеденного перерыва не можем начать съёмку - нет одного из артистов. Приходит расстроенная директор картины и сообщает, что он застрял в книжном магазине. Идти не пожелал, сказал, что прибудет сам, и ещё с апломбом заявил, что он не в пивной застрял, а задержался в «Академкниге». Группа ждёт, всё готово и отрепетировано, а актёра нет... Можно, конечно, дождавшись его прихода, сказать ему обидные и справедливые слова, но ведь потом ему играть сцену, и сцену сложную. Михалков отводит директора в сторону, о чём-то они там договариваются. И когда приходит опоздавший, заранее готовый кротко снести любые попрёки, прижимая к груди «Комментарии к письмам Плиния-младшего», то вместо обращённых к нему проклятий слышит громовые крики режиссёра. Распекают директора:

- ...и если вы, Татьяна Яковлевна, не можете организовать работу так, чтобы артист не должен был сломя голову нестись после обеда за книгой...

- Она невиновна! - артист протянул в подрагивающей руке академическое издание, но договорить ему не дал Михалков.

- Вы совершенно ни при чём! Это ваше святое право - приобретение книг и вообще отдых. Виноваты мы, если ваш досуг так спланирован, что времени у вас днём нет. Будем спрашивать с дирекции, и очень строго!

Больше артисты с обеда не опаздывали. А перед директором Михалков шепотом извинялся:
- Ну ты не обиделась, что я так, при всех?..
- Нет, почему же? Договорились же. Ведь для дела. […]

Вспоминает актёр Авангард Леонтьев: «Атмосфера у Михалкова на съёмках, как за кулисами в хорошем театре. Зрители это не могут оценить. Они же не знают, что такое обычные съёмки фильма. Обычные съёмки можно сравнить... с базаром. Это всегда шум, гам, беспорядок... Всё с колёс, что-то всё время подвозится, забивается, поднимается, опускается - декорации достраиваются за три секунды до начала съёмок. Одновременно ставится свет - в кино это очень трудоёмкий и далеко не бесшумный процесс. Все куда-то снуют - такой муравейник, вавилонское столпотворение. И ничего подобного у Михалкова. Не только с актёрами давно все отрепетировано, но и с оператором... Разговаривать в голос всем, кроме актёра и режиссёра, запрещено - только шёпотом. И все, кроме актёров, ходят в музейных тапочках, войлочных, надетых на свою обувь, чтобы не шуметь, не топать. Вот такую атмосферу создаёт Михалков.

Это даётся ему, конечно, очень нелегко. Нужны свои люди. И его ассистенты, помощники, начальники цехов кочуют с ним вместе из картины в картину. Это его команда. С другой стороны, чтобы держать такую дисциплину, Михалкову приходится быть диктатором. На моих глазах он уволил водителя автобуса съёмочной группы - тот был пьян после работы. За него ходили заступаться коллеги - ничего не помогло. Я помню, как Никита распекал одного из вторых режиссёров за тот же грех, требуя неукоснительной дисциплины. Конечно, он диктатор! Недаром его постоянный ассистент Тася, знаменитая, легендарная Тася, которую знает весь «Мосфильм», которая работала с Бондарчуком на «Войне и мире», зовёт его «маршал». Она к нему так и обращается. И за глаза так называет...

Чтобы помочь актёру, Михалков может пойти на совершенно неординарные ходы. Например, Елена Соловей в одной из сцен «Обломова» должна была плакать, слёзы должны были литься градом... Так чтобы помочь ей привести себя в соответствующее настроение, он приказал привезти динамики в лес, где снималась сцена, и пустили фонограмму «Ромео и Джульетты» Чайковского. Музыка очень драматичная, эмоциональная. Она гремела на весь лес и все окрестные деревни - ради того, чтобы помочь Лене Соловей...»

Раззаков Ф. И., Никита Михалков: чужой среди своих, М.,»Эксмо», 2005 г., с. ., с. 136-138 и 154-155.