Интеллектуальная собственность в области инноваций
ПостэндшпильДело творческой личности, после ёё физической смерти
Власти как Внешние обстоятельстваВласти как Внешние обстоятельства
X
Н.Я. Мандельштам пишет о творческом наследии своего мужа О.Э. Мандельштама, которого убила советская власть:
«Что сделало для него государство, чтобы отнимать сначала пятьдесят, а потом все сто процентов его литературного наследства с помощью своих писательских организаций, официальных комиссий по наследству и чиновников, именующихся главными, внешними и внутренними редакторами? Они ли - бритые или усатые, гладкие любители посмертных изданий - будут перебирать горсточку спасённых мною листков и решать, что стоит, а чего не стоит печатать, в каких вещах поэт «на высоте», а что не мешало бы дать ему на переработку? Может, они и тогда ещё будут искать «прогрессивности» со своих, продиктованных текущим моментом и государственной подсказкой позиций? А потом делить между собой, издательством и государством доходы - пусть и ничтожные, пусть в два гроша - с этого злосчастного издания? Какой процент отчислят они тогда государству, а какой его передовому отряду - писательским организациям? За что? По какому праву?
Я оспариваю это право и прошу Будущее выполнить мою последнюю и единственную просьбу.
Чтобы лучше мотивировать эту просьбу, которая, надеюсь, будет удовлетворена государством Будущего, какие бы у него ни были законы, я перечислю в двух словах, что Мандельштам получил от государства, Прошлого и Настоящего, и чем ему обязан.
Неполный запрет двадцатых и начала тридцатых годов: «не актуально», «нам чуждо», «наш читатель в этом не нуждается», украинское, развеселившее нас «нэ треба», поиски нищенского заработка - чёрная литературная работа, поиски «покровителей», чтобы протолкнуть хоть что-нибудь в печать... В прессе: «бросил стихи», «перешёл на переводы», «перепевает сам себя», «лакейская проза» и тому подобное... После 1934 года - полный запрет, даже имя не упоминается в печати вплоть до 1956 года, когда оно возникает с титулом «декадент». Прошло почти тридцать лет после смерти О.М., а книга его всё ещё «готовится к печати». А биографически - ссылка на вольное поселение в 1934 году - Чердынь и Воронеж, а в 1938 году - арест, лагерь и безымянная могила, вернее, яма, куда его бросили с биркой на ноге. Уничтожение рукописей, отобранных при обысках, разбитые негативы его фотографий, испорченные валики с записями голоса..
Это искажённое и запрещённое имя, эти ненапечатанные стихи, этот уничтоженный в печах Лубянки писательский архив - это и есть моё литературное наследство, которое по закону должно в 1972 году отойти к государству. Как оно смеет претендовать на это наследство? Я прошу Будущее охранить меня от этих законов и от этого наследника. Не тюремщики должны наследовать колоднику, а те, кто был прикован с ним к одной тачке. Неужели государству не совестно отбирать эту кучку каторжных стихов у тех, кто по ночам, таясь, чтобы не разделить ту же участь, оплакивал покойника и хранил память об его имени? На что ему этот декадент?
Пусть государство наследует тем, кто запродал, свою душу: даром ведь оно ни дач, ни почестей никому не давало. Те пускай и носят ему своё наследство хоть на золотом блюде. А стихи, за которые заплачено жизнью, должны остаться частной, а не государственной собственностью. И я обращаюсь к Будущему, которое ещё за горами, и прошу его вступиться за погибшего лагерника и запретить государству прикасаться к его наследству, на какие бы законы оно ни ссылалось. Это невесомое имущество нужно охранить от посягательства государства, если по закону или вопреки закону оно его потребует. Я не хочу слышать о законах, которые государство создаёт или уничтожает, исполняет или нарушает, но всегда по точной букве закона и себе на потребу и пользу, как я убедилась, прожив жизнь в своём законнейшем государстве.
Столкнувшись с этим ассирийским чудовищем - государством - в его чистейшей форме, я навсегда прониклась ужасом перед всеми его видами. И потому, какое бы оно ни было в том Будущем, к которому я обращаюсь, демократическое или олигархия, тоталитарное или народное, законопослушное или нарушающее законы, пусть оно поступится своими сомнительными правами и оставит это наследство у частных лиц».
Мандельштам Н.Я., Моё завещание / Третья книга (воспоминания), М., «Аграф», 2006 г., с. 135-137.
