Не выполнение приказов и лживые доносы на Ф.П. Гааза
«Доносы на Гааза поступали непрерывно и в комитет, и губернатору, и митрополиту.
Генерал Капцевич писал о тюремной больнице и о новых камерах, в которых, по настоянию Фёдора Петровича были устроены дощатые нары, это «приют не только изобильный, но даже роскошный и с прихотями, избыточной филантропией преступникам доставляемыми». Генерал негодовал: доктор Гааз, «сей утрированный филантроп», не только осматривает и лечит больных, но разговаривает и со здоровыми преступниками, участливо расспрашивает их, выслушивает жалобы, наблюдает за тем, как их заковывают, мешает кузнецам и конвойным, а когда партия уходит в этап, «прощание г. Гааза даже сопровождается целованием с преступниками». Но не только офицеры конвоя и тюремные чиновники сердились на «затейливого филантропа». Некая госпожа Наумова, член Дамского попечительного комитета, писала министру Закревскому: «Доктор Гааз добрейшая, слабая душа: ходит в собственном устроенном мире и балует арестантов до невозможности».
Тюремные и конвойные служаки, видя, как относится к Гаазу их начальство, тоже норовили помешать ему и даже «учинить штуку», чтобы досадить надоедливому чудаку.
Они случайно «забывали» о его распоряжениях, забывали о его больных. Так, однажды, вопреки его запрету, отправили в этап сифилитика. Гааз в ужасе писал министру и губернатору: «... сей несчастный отправился распространять свой ужасный недуг в отдалённые края, а я и полицейский врач вернулись домой, имея вид внутреннего спокойствия, как будто мы исполнили наш долг, и не более боимся Бога, как сих несчастных невольников; но все беды, которые будет распространять сей жалкий больной, будут вписаны на счёт Московского попечительного о тюрьмах общества - в книгу, по коей будет судиться мир!»
В другой раз тюремные «шутники» узнали, что Гааз настаивает, чтоб старых и недужных арестантов не заковывали хотя бы в ножные кандалы, чтоб им разрешили нести свои кандалы в мешке, как это издавна уже принято для беременных женщин, для матерей с младенцами и с малыми детьми... Отправляя очередной этап, тюремный инспектор приказал заковать всех «баб и тех, которые тяжёлые и которые с дитями... Доктор Гааз так приказал, чтоб не таскали кандалы в мешках, а следовали, как указано».
Напрасно Фёдор Петрович кричал исступленно, убеждал, просил, умолял. Тщетно плакали женщины, валялись в ногах у начальников, у кузнецов. Их всё же заковали. Франтоватый тюремный писарь приговаривал: «А вы, бабоньки, благодарствуйте вашего дружка-попечителя, вон того мордатого лекаря-немца... Это он для вас расстарался, чтоб вам со звоном иттить». Кто-то из арестантов обругал проклятого юрода-фрачника, одна из женщин вопила надрывно... «Говорил барин, что жалеет, пожалел, как волк овцу жалеет. Будь ты проклят, не нашего Бога поп лукавый!».
В ту ночь Федор Петрович не спал до утра. Плакал. Не дай Боже впасть в отчаяние, в безнадёжное уныние. Всего страшнее было сознавать бессилие и одиночество. Вильгельмина (сестра – Прим. И.Л. Викентьева) уехала на родину. Сестра Лиза в Кельне овдовела, ей нужна помощь; она хворала, некому присмотреть за детьми. Там Вильгельмина будет по-настоящему полезна. А чем она может помочь ему - смоковнице бесплодной? Её место, её поприще в доме, у домашнего очага. А у него нет больше дома, да он и не нужен ему. Его дом там, где его больные, они ему дети и сёстры-братья…».
Копелев Л.З., Святой доктор Фёдор Петрович, СПб, «Петро-Риф», 1993 г., с. 93-94.
