С течением времени и по ряду главных параметров, системы становятся всё более совершенными.
Метод - умение решать задачиОдно из 6-ти качеств творческой личности высокого уровня
Приемы организации трудаПриемы организации своего творческого труда
X
«С лёгкой руки Константина Георгиевича Паустовского, прелестнейшего, очаровательного человека, но невероятного выдумщика, написавшего в своих воспоминаниях о Бабеле, что он - Паустовский - видел множество вариантов одного из ранних рассказов Бабеля (1921 год), все хором утверждают: Бабель писал множество вариантов.
Как известно, архив Бабеля пропал, поэтому все ссылаются на К.Г. Паустовского. А я утверждаю противоположное: Бабель вовсе не писал вариантов. Всё, что писал, Бабель складывал первоначально в уме, как многие поэты (потому-то его проза так близка к vers libre).
Лишь всё придумав наизусть, Бабель принимался записывать. У меня сохранился рукописный экземпляр «Заката», который является одновременно и черновиком, и беловиком окончательной редакции, той, которая поступила в набор. Писал Исаак Эммануилович на узких длинных полосках бумаги, с одной стороны листа, оборотная сторона которого служила полями для следующей страницы. В хранящемся у меня рукописном оригинале отчётливо запечатлён процесс работы. Бабель вышагивал по комнате часами и днями, вертел в руках чётки, верёвочку (что придётся), выискивая не дававшее ему покоя слово, вместо того, которое требовалось, по его мнению, заменить в наизусть сложенном, уже записанном, но мысленно всё ещё проверяемом тексте.
Отыскав наконец нужное слово, он аккуратно зачеркивал то, которое требовало замены, и вписывал над ним вновь найденное. Если требовалось заменить целый абзац, он выносил его на поля, то есть на оборот предшествующей страницы. Работа кропотливая, ювелирная, для самого творца мучительная. Но никаких вариантов.
Вариант один-единственный, уже сложившийся, затверженный наизусть и подлежащий исправлению на бумаге только тогда, когда работа мысли в бесконечных повторениях уже найденного отыскивала изъян. Выхаживая километры, писатель обретал замену не удовлетворяющего его слова, и новое, ложившееся наконец в ритм, переставало коробить своего создателя. Но не всегда. Иногда он мысленно, опять возвращаясь к тому же слову, ещё и ещё раз менял его.
Поскольку мне привелось наблюдать совершенно обратный творческий метод (со множеством вариантов) у Всеволода Иванова, я с уверенностью опровергаю утверждение о бесчисленных вариантах и черновиках Бабеля.
Во всяком случае, в начальный период его литературной работы и вплоть до 1927 года не было у него никаких вариантов. Он всё вынашивал в голове и, лишь мысленно выносив, мысленно же продолжал отыскивать и вносить исправления. Мысль и память (без участия записывающей руки) были его творческой лабораторией. На моих глазах к пишущей машинке (да её у него тогда попросту и не было) он вовсе не прикасался. По окончании придумывания Бабель записывал всегда от руки. А дальше выверял опять же мысленно, редко-редко заглядывая в рукопись. К рукописи он прикасался лишь тогда, когда искомое бывало им уже найдено.
Каждого вспоминающего может подвести память. Но существуют государственные архивы и библиографические справочники. Что же касается творческой манеры Бабеля, он ведь рассказал о ней сам 28 сентября 1937 года на своём творческом вечере в Союзе писателей (стенограмма опубликована в «Нашем современнике», № 4 за 1964 г.).
Бабель тогда сказал: «Вначале, когда я писал рассказы, то у меня была такая «техника»: я очень долго соображал про себя, и когда садился за стол, то почти знал рассказ наизусть. Он у меня был выношен настолько, что сразу выливался. Я мог ходить три месяца и написать потом пол-листа в три-четыре часа, почти без всяких помарок. Теперь я в этом методе разочаровался [...] пишу как бог на душу положит, после чего откладываю на несколько месяцев, потом просматриваю и переписываю. Я могу переписывать (терпение у меня в этом отношении большое) несчётное число раз. Я считаю, что эта система - это можно посмотреть в тех рассказах, которые будут напечатаны - даст большую плавность повествования и большую непосредственность».
Но беда ведь состоит как раз в том, что рассказы, о которых говорил Бабель, не успели быть напечатанными или хотя бы сданными в редакцию, и никому не известно, куда девался его архив. Вероятно, Константин Георгиевич Паустовский запомнил уверения Исаака Эммануиловича о его способности переписывать «несчетное число раз». Но, вспоминая, Константин Георгиевич упустил из виду, что Бабель, высказывая это утверждение, раскрывал «тайну» нового, ещё не обнародованного им «метода», а до тех пор всю свою творческую жизнь (по его собственному утверждению, высказанному на упомянутом выше творческом вечере) применял совсем иную «технику».
Но это не означает, что Бабель мысленно мог творить в любую минуту и в любой обстановке. Напротив, чтобы его творческий, мыслительный аппарат заработал, ему нужна была всегда какая-то особая среда, особая обстановка, которую он мучительно искал.
Исаак Эммануилович мог показаться причудливым и капризным человеком, который и сам не знает, что же ему в конце концов нужно: то ли полной тишины и уединения - с разрядкой, создаваемой общением с любимыми им лошадьми; то ли шумное окружение и причастность к обществу руководителей государственных учреждений.
Теперь, когда я разматываю обратно киноленту жизни, мне кажется, что в последнем случае - в стремлении приблизиться к людям, вершащим крупные дела, - Бабелем владело почти детское любопытство, подобное страстному желанию мальчугана разобрать по винтикам и колёсикам подаренную ему заводную игрушку, чтобы посмотреть, что окажется там внутри, как это все сделано и слажено в единое целое. Исаак Эммануилович считал литературу не только делом, но и обязанностью, непреложным долгом своей жизни.
В уже процитированном интервью, отвечая на вопрос: «Будет ли (замолчавший на время) Ю. К. Олеша ещё писать?» - Бабель сказал: «Он ничего, кроме этого, не может делать. Если он будет ещё жить, то он будет писать».
Писал Исаак Эммануилович трудно, я бы даже сказала - страдальчески. Был совершенно беспощаден к самому себе. Его никак не могло удовлетворить что-либо приблизительное. Он упорно искал нужное ему слово. Именно оно, это слово, наконец-то выстраданное, наконец-то найденное, а не какое-то другое должно было занять своё место в ряду других.
Смысл, ритм, размер. Все эти компоненты были неразрывно для него связаны. Тем, кто понимает литературу всего-навсего как изложение ряда мыслей, описание определённых событий, людских судеб и характеров, мучительные поиски Бабеля не могут быть понятными. Для него литература - это не только содержание, но и форма, требующая стопроцентной точности отливки.
Возвращаюсь к цитированию все той же стенограммы. Объясняя причины своей медлительности в работе, Исаак Эммануилович сказал: «По характеру меня интересует всегда «как» и «почему». Над этими вопросами надо много думать и много изучать и относиться к литературе с большой честностью, чтобы на это ответить в художественной форме».
Проза Бабеля близка поэзии, по существу, и является поэзией в самом прямом выражении этого понятия.
