Воспоминания о С.Н. Фёдорове А.Б. Пугачёвой
«Такие люди, как Слава Фёдоров, встречались в моей жизни один-два раза. Давать оценку неординарному человеку - дело неблагодарное. Честно говоря, я вообще не умею вспоминать по порядку и «как положено» - первая встреча, вторая встреча... Я даты и всякую хронологию не помню, сплошные картинки перед глазами. Самые обычные вещи... Вот и знакомство наше началось - с творожка! Весной 1981 года меня привезла к Фёдоровым на дачу общая знакомая. Ехать, по правде говоря, не очень хотелось. Я была молодая, застенчивая, закомплексованная и очень популярная. Думала, что тащат на день рождения как свадебного генерала. А как только вошла в ворота у них на даче, то поняла, что буду здесь нормальным человеком. На столе стоял творог деревенский с мёдом и сметанкой, и мне его сразу предложили. Я очень удивилась: какие земные люди! Без малейшего выпендрёжа. Сразу стало легко.
А потом они позвали в баню там же, на даче. И я умудрилась забыть на гвоздике всё золото, которое на мне было. Не привыкла к этим цацкам и сейчас-то их не ношу. Но мы ведь не простые люди - артисты! Пошла в гости и сразу все на себя напялила. Цепочки, кулончики... Куда с ними в баню, они же нагреваются. Сняла и забыла. Говорят, если оставишь что-то, обязательно в этот дом вернёшься. Так и вышло.
... А ещё он мне однажды руку поцеловал. Никогда этого не делал принципиально. Терпеть не мог галантерейные церемонии. Но я же актриса! Подошла царственно, руку протянула этак томно, он её поцеловал и сам удивился! А я ему говорю: «Вот видишь, что значит сила искусства!» Мы сразу перешли со Славой на «ты». Просто удивительно: было ощущение, будто знакомы давным-давно. Знала, что у них для меня всегда дверь открыта, а у меня для них. Что всегда можно, проезжая мимо, заехать и поплакаться в манишку. То я прибегу, то Слава, идя по Тверской, заглянет. Как правило, видела его в моменты, когда он был буквально без сил. До слёз на глазах. Его здорово зажимали, а он совсем не бронированный был на самом деле-то. Больше изображал броню, но вместо неё носил только белый халат. А иначе и не бывает. Броня для танков, которые тупо идут напролом. Творческие люди всегда ранимы, иначе они создать ничего не смогут, не почувствуют...
Со Славой могли разговаривать часами, и каких только тем не всплывало в тех беседах! В такие философские глубины порой забирались, что даже странно. А потом легко перескакивали на самую что ни на есть обыденность. Разница в возрасте и профессиях абсолютно не чувствовалась. Хотя и на профессиональные темы разговор заходил часто. Например, не однажды мы говорили с ним о том, что эстрады как таковой не существует. Сцена нужна, чтобы показать свой внутренний мир, выйти к людям, как на исповедь. А если это просто иллюстрация работы композитора, то для неё и телевизора хватит: вышел - покрасовался - ушёл. В медицине такая же ситуация. Везде. Неважно, что человек делает, главное, как он к этому относится. Может ли выразить себя. Многие называют это амбициями, честолюбием. Какая разница. Если ты таким родился, если думаешь, что оставить людям - давай, дерзай...
За любую тему мы могли зацепиться. Вот лазеры, например. Нам их запрещали ставить на сцене. Говорили, это вредно для глаз. Слава возражал: «Чушь! Смотря как луч посылать. Можно вылечить, можно убить...» А я вообще была первой, кто начал использовать лазеры на эстраде. В музее композитора Скрябина первые наши лазерщики устраивали тогда «подпольные шоу», а мы их смотрели через какие-то стёклышки.
Мы особенно сблизились, когда я чуть не ослепла. Сейчас хорошо вижу, но вспоминаю тот случай нередко. Поди знай, в чём дело - было воспаление глазного нерва... Я вернулась из Швеции. Там в гостинице было открыто окно, и валил невероятно красивый снег. Вот я на него и смотрела широко раскрытыми глазами, в этаком эйфорическом состоянии... Видимо, простудилась. И просыпалась с ощущением, будто мне вазелином глаза намазали. Сказали, осложнение. Неделю хихикала, а потом позвонила Ире, Славиной жене, и она сразу прилетела, как «скорая помощь». Слава потом сказал, что ещё бы неделя, и ничего бы сделать уже не смогли. У одного из моих знакомых музыкантов подобная история кончилась плачевно. А мне тогда каждый день кололи антибиотики. Ира меня ежедневно возила в клинику - туда и обратно. Мне ещё, когда я появлялась там, надо было прикидываться, что всё вижу, иначе столько бы разговоров пошло: «Пугачёва ослепла!» Страшное дело.
Врачей мы все боимся. Но со Славой почему-то было легко. У него глаза всё время смеялись. И мне казалось, что, если он смеётся, ничего не страшно. Мол, в надёжных руках, чего дрожишь? Как-то незаметно, но очень крепко мы сдружились. И Кристину я с Ирой и Славой познакомила, и маму. Даже Филиппа привозила на «смотрины». У них дома мне дышалось легко.
Лично я раз в три года глупею. Причем прекрасно себя чувствую и иду на это с большим удовольствием. Однажды пришла к нему и говорю: «Славик, у меня горе!» - «Какое?» - «Горе от ума!» А когда выходила из своей глупости, предлагала: давай что-нибудь умное спою, напиши мне темы. Тут он, конечно, начинал что-то такое вещать про «объединение сердец» и «поднять Россию с колен». Я вежливо выслушивала и обещала, что подумаю. Подвигал он меня, подвигал, и сам, похоже, подвинулся. Зря он пошёл в эту политику. Мы с ним когда-то давно спорили. Я доказывала, что не надо состоять в какой-то партии, чтобы быть порядочным и хорошим человеком. А он возражал: это в наше советское время как прививка против оспы. Потом дискуссию сворачивали и приходили к выводу, что, может, стоит и мне вступить в КПСС, чтобы изнутри её развалить... Всё равно не вступала. А он был ближе к миссионерству, чем к политике. Как Сахаров. Ему надо было заниматься любимым делом и проповедовать, но за черту не заходить. Ни в президенты, ни в парламент... Он был не слепой идеалист, а подслеповатый. Правда, сказать ему об этом было всё равно что объявить ребёнку, что Деда Мороза нет, им сторож нарядился, а подарки мама купила.
Запомнилось, как Слава однажды спросил меня: «Какие планы на будущее?» Ответила, что для меня будущее - конец сегодняшнего дня. Живу нынешним... А у него была своя философия. Он считал, что ему в жизни отмерен определённый срок - 27 318 дней. И меня убедил в том, что, если твои дни СОЧТЕНЫ (в хорошем смысле слова, это не значит, что осталось пять суток - и всё), если ты знаешь, сколько тебе судьба отвела, можно больше успеть, и жизнь становится прекрасной. Очень мне это понравилось. От судьбы не уйдёшь. Но с ней всё-таки можно наладить дипломатические отношения...
Никак не могла привыкнуть к его манере говорить быстро и тихо, пыталась сделать умные глаза... Чувствовала себя с ним иногда дура дурой, потому что, в какую тему ни войдёшь, он её умудрялся так развить... А вот «поправку на дурака» Слава делать совершенно не умел. Он искренне недоумевал, почему он один в поле воин и никак ему не удаётся свои идеи внедрить. Для него в профессии, в жизни всё было так естественно, что он удивлялся: почему ж люди не трудятся? Почему воруют? Почему обманывают? Его дико раздражало, что надо объяснять вещи очевидные, как помидор. Честно сказать, я и сама так иногда завожусь: почему в хорошей жизни человек сразу хочет натоптать грязными ногами? Как можно хронически бросать бумажки мимо урны? Зачем везде делать помойки? Ну, на эту тему ещё Булгаков в «Собачьем сердце» рассуждал устами профессора Преображенского... А Шариковых у нас до сих пор не сосчитать.
Слава любил повторять, что лучшее средство решить проблемы - это скандал. И сознательно шёл на обострение, чтобы добиться своего. В этом смысле мы были разные. Он искал скандала, чтобы что-то «пробить», а меня скандал находил сам.
Слава был гением убеждённости в своей идее. Но к самозащите у него способностей было куда меньше. К «эрозии идеалов», да и к предательствам привыкнуть нелегко. Но всё-таки можно. И, скорее всего, нужно. По крайней мере, это не должно ранить. Те, кто замыслил предательство, как раз того и добиваются - изранить тебя изнутри, вывести из равновесия. Я как-то больше к этому готова, может, потому, что женщина. А Славе в последние месяцы его жизни пришлось трудно. Он просто не мог поверить, что кто-то решил его «сдать и заказать». Хотя он явно не относился к идеалистам, которые кричат на всех углах: «Нет, меня не продадут».
Кроме того, вопрос культуры тоже многое решает. Например, на Западе никто из артистов не любит Майкла Джексона. Но он выходит на сцену - и все встают. Он чего-то достиг, и ты должен это признать. А у нас все и всех активно не любят. Чего это он вылез? Давай-ка его уберём и установим свою планку, твёрдый середнячок. Кроме того, у нас категорически нельзя становиться «экс». Экс-чемпион, экс-президент... Пока в силах, надо зарабатывать и вкладывать во что-то. А время нам всё-таки досталось интересное. Мы другой жизни себе просто и не представляли, конечно. Все эти парткомы-профкомы, необходимость на каждом шагу кому-то что-то объяснять, добиваться и хитрить воспринимали как должное. Как правила игры. Но ведь каждое время диктует своё. Сейчас нужны деньги, спонсоры, денежные мешки. Плюс к тому меценат не должен быть диктатором - мол, я плачу, а ты танцуй, как мне нравится. Ну и что? Раньше были худсоветы. Денег не давали, а диктовали всё равно. Эти разнарядки: в начале концерта петь песни члена союза композиторов, потом члена союза писателей... Это и система койко-мест в больницах и всеобщая уравниловка. А надо было просто спеть так, чтобы у них слезы на глазах выступили. Или предложить какую-то гениальную медицинскую методику, вылечить кучу больных вопреки всем запретам. И тогда эти люди вслух говорили «нет-нет-нет», а потом подходили и шёпотом: «Колоссально!» Сами помогали изыскивать хитрые ходы, чтобы всё прошло. Пригласят куда-нибудь поговорить: «Делай так, делай этак... Но от меня ты ничего не слышала!»»
Пугачёва А.Б., С ним я была просто нормальным человеком, в Сб.: Святослав Фёдоров. 600 тысяч часов полёта. Книга памяти, М., «Фонд развития передовых медицинских технологий имени Святослава Фёдорова», 2002 г., с.282-286.