Положительное восприятие нового
Признание результатов творческой личностиПризнание профессиональным сообществом и/или обществом в целом результатов деятельности творческой личности
X
«Что тебе делать? - просишь ты совета в состоянии, в котором пребывает почти всёе племя пишущих, когда своего каждому не хватает, чужим пользоваться стыдно, а между тем бросить писание не даёт само очарование этого занятия и живущая в душах смертных жажда славы. В тревоге и сомнениях ты обращаешься ко мне. Прежде всего, благоразумней было бы идти к более надёжному советнику, от которого ты принял бы будь то много разнообразных советов, будь то один, лучший и испытанный. Ты, напротив, постучался в дверь бедняка. Однако отослать тебя с пустыми руками не хочу; охотно поделюсь с тобой тем, что нищенски выпросил у другого. Признаться, правда, в этом деле у меня только и есть один-единственный совет. Если опыт покажет его негодность, вини Сенеку, если годность - благодари себя, не меня; при любом исходе автором совета прошу считать его. Всё сводится к тому, чтобы подражать при сочинении пчёлам, которые не воссоздают цветы такими, какими их нашли, а выделывают из них путём некоего растворения воск и дивный мёд.
Правда, не только смысл этих слов Сенеки, но и сами слова Макробий поместил в своих «Сатурналиях», так что, выходит, то, что он одобрил, прочитав и сразу переписав, он вместе как бы и не одобрил самим же этим действием: не потрудился превратить собранные у Сенеки цветы в сладкие соты, а преподнес их нетронутыми, какими нашел на чужих ветвях. Чужих? Но опять же, как я могу называть что-то чужим, пусть оно и придумано другими, когда тот же Сенека буквально пересказывает суждение Эпикура, что всё хорошо сказанное кем бы то ни было - не чужое, а наше? Значит, не за что винить Макробия, если в начале своего труда он не столько изложил, сколько переписал большую часть чужого письма; такое ведь и со мной иногда случается и со многими, кому я не чета. Однако утверждаю: больше разборчивости и искусства в том, чтобы, подражая пчёлам, передавать суждения других людей своими словами. Опять же, у нас должен быть не стиль того или другого автора, а единственно наш стиль, сплавленный из многих; и плодотворней не собирать наподобие пчёл без разбора всё подряд, а следовать примеру тех червячков немного крупнее пчелы, что добывают шелковую ткань из собственного чрева, то есть извлекать мысль и слово из самих себя, лишь бы смысл был весом и правдив, а речь складна. Правда, такое не дано никому или дано очень немногим, так что будем со спокойной душой сносить участь, которая выпала нашему таланту, не завидуя стоящим выше нас, не презирая стоящих ниже, не докучая равным.
Знаю, что ты сейчас про себя говоришь: «Этот человек тянет меня прочь от работы и уговаривает не прилагать усилий, уча терпеливо сносить свое невежество». Наоборот: больше всего, считаю я, надо остерегаться того, чтобы ум не состарился в праздности. Хоть Цицерон и писал, что, будучи беззащитней и слабей многих созданий, люди, как ему кажется, больше всего превосходят животных своим даром речи, однако надо или отнести это к понятному желанию ритора возвысить преподаваемое им искусство, или понять в том смысле, что сам по себе дар речи невозможен без предшествующей ему мысли; иначе было бы верней сказать, что превосходство людей - в способности понимать, различать, много узнавать и запоминать, чего животным природа не дала, хоть они, кажется, обладают каким-то подобием понимания, различения и памяти. Так что же? Я и советую и зову со всей настойчивостью и с высшим напряжением сил изгонять душевный мрак и невежество в стремлении здесь, на земле научиться чему-то, что откроет нам путь к небесам; будем только помнить среди всех трудов, что если нашему слабому дарованию окажется закрыт доступ к вершинам - ведь не все мы рождаемся под одной звездой, - надо довольствоваться пределами, которые Бог и природа назначили нашим талантам, без этого мы никогда не избавимся от душевной тревоги: продвигаясь в познании вещей - а мы не должны прерывать этот путь до последнего дыхания, - мы каждодневно будем открывать новые недоступные нашему невежеству тайники, откуда и тоска, и негодование и, презрение к себе. (Пока непросвещённая толпа не видит этих потаённых глубин, её дни и радостней и спокойней.) Тогда получится, что знание, призванное быть неисчерпаемым источником святого наслаждения, поселит в нас тягостную тревогу и убьёт ту самую жизнь, водителем которой обещало быть. Так что пусть будет смирение во всём. […]
У кого нет таланта, будь богат душевным покоем, у кого есть - имей и уравновешивающую все укромность, чтобы беспристрастно оценить свои силы и случайно не отяготиться, льстя себе и обманываясь, неподъемной ношей, невзирая на сказанное в «Науке поэзии»: «Тему берите всегда своим, писатели, силам равную, и подолгу прикидывайте, что поднимут плечи, а что не снесут». Надо, конечно, помогать таланту трудом и питать его размышлением, но ни в коем случае не гнать в недоступную ему гору; иначе, не говоря уже о бесплодности усилий, часто будет выходить так, что в погоне за невозможным мы упустим возможное.
Поставим целью своих трудов не пустую славу у толпы, достающуюся за изворотливость в пустых спорах, а нечто более прекрасное, дело истины и добродетели. Кое-что, поверь мне, можно познать и без крикливого препирательства; умудряет не грохот, а сосредоточенное раздумье. Если мы не хотим скорее казаться, чем быть, нас обрадуют не так рукоплескания помешанной толпы, как молчаливая истина; будем довольны, тихо шепча сами с собой слова подлинных творений, и тогда не загремит трескуче, а «зазвенит все поле от ровного гуда». И раз уж, как видишь, я расщедрился больше, чем требовали твои вопрошания, добавлю к предыдущему: беги отовсюду, где живут позорно или пышно по суду людской славы; знай, для тебя не меньше, чем для пчёл, гибельно жительство там,
Где иль запах тяжёл, иль полые от удара
Камни гудят, и слова искажённым свой образ являют.
Не думай, это говорится не тебе одному, а всем, кто занят любым изобретением славных вещей. Многие благородные умы больше всего задушены двойным злом - привычкой к наслаждениям и извращенными мнениями толпы; первое оседает внутри, второе наседает извне, дух вянет и далеко отстаёт от познания самой истины.
Вот что я хотел бы сказать о подражании пчёлам. По их примеру из всего, что читаешь, избранное затаи в улье сердца, со всем тщанием береги и крепко храни, чтобы, если можно, ничто не пропало. И смотри, пусть ничто не остаёется в тебе подолгу, каким ты его собрал: не славились бы пчелы, если бы не претворяли найденное в другое и лучшее; тебе всё добытое в труде чтения и раздумья тоже советую обращать своим стилем в соты. И нынешний и будущий век с полным правом припишут тебе всё, что потечёт из них…»
Франческо Петрарка, Письмо Фоме из Мессины, об изобретении и таланте, в Сб.: Антология мировой философии: Возрождение, Минск «Харвест»; М., «Аст», 2001 г., с. 12-16.
