«…в блокадные годы Ольга Берггольц, ничем прежде не выделявшаяся, стала душой и устами осаждённого Ленинграда.
Когда в репродукторе, на фоне постукивающего метронома, в промежутке между двумя тревогами, возникал её негромкий, слегка картавящий голос, делалось спокойнее. Чем она брала? Наверное, человечностью и обыденностью. Как будто женщина, живущая рядом за стеной, случайно попала в Смольный, услышала там последние новости и делится ими не с целым городом, а с соседями по квартире. И новости-то, по правде говоря, не Бог весть какие, а всё-таки легче.
Казалось, ты спрашивал:
- Вынесу ли? Хватит ли терпенья?
А она отвечала - рассудительно и неторопливо:
- Вынесешь. Дотерпишь. Доживешь.
И, Господи, как хотелось ей верить!
«Был день как день,
Ко мне пришла подруга,
Не плача рассказала, что вчера
Единственного схоронила друга,
И мы молчали с нею до утра.
Какие ж я могла найти слова?
Я тоже ленинградская вдова».
Да, ленинградская вдова. «На охтенском, на правом берегу» она схоронила своего второго мужа, умершего от голода. Значит, она не пользовалась никакими номенклатурными благами: то ли отказывалась, то ли не предлагали».
Друскин Л., Спасённая книга. Стихи и проза, СПб, «Библиотека «Звезды», 1993 г., с. 89-90.
Один из биографов Ольги Берггольц, работавший с её дневниками, написал о времени блокады так: «Личные беды и горести постоянно выбивали из колеи, но именно потому, что Ольга Берггольц пришла работать на радио с его строгим расписанием передач, с дисциплиной поведения у микрофона, особой ответственностью за каждое произносимое слово, она смогла превозмочь то, что в иное время, наверное, неодолимо».
Хренков Д.Т., От сердца к сердцу. О жизни и творчестве Ольги Берггольц, Л., «Советский писатель», 1982 г., с. 114.
После войны:
«Потому что кончилась трагедия Ленинграда и началась трагедия Ольги Берггольц. Она, её вдохновение, её невесть откуда взявшийся Божий дар остались там, в блокаде. Недаром она писала:
«Я вмерзла в твой неповторимый лёд».
Плакальщица и утешительница Ольга Берггольц умерла в осаждённом городе вместе с тысячами своих безвестных героев.
«Человек был на войне убит».
Когда я беру в руки сборник «Избранное», он ошеломляет меня бездарностью и официозностью. Безликий попугайский голос без всякого выражения выкрикивает набившие оскомину лозунги, раз и навсегда отлитые для газет словесные конструкции.
Вот о родине:
«...первою Россия Европу к коммунизму поведёт».
Вот о Ленине:
«Победоносному терпенью Недаром Ленин нас учил».
Вот о Сталине:
«Мы навеки слили имя Сталин
С именем сверкающим твоим».
А вот они оба:
«Прошу!» - и Сталин входит в кабинет.
Он видит, оживлён и счастлив Ленин».
А вот весь набор сразу:
«...Революция, Отчизна,
Россия, Партия, Любовь».
Полноте, да она ли это? Она. И это именно то, что нужно «партии и народу». Её превозносят до небес. Её делают символом, монументом - называйте это как хотите. Но существует ещё и живая женщина - поэт Ольга Берггольц, стихи которой нравились Ахматовой. Она со страхом чувствует, что теряет речь, так же, как и её нынешние персонажи. […]
Она была в ореоле, вроде святой, но её (как и Михаила Светлова) лишали возможности выступать, не допускали на экран телевизора. Всех испугало бы морщинистое, отекшее от алкоголя лицо. И к тому же это нарушило бы канонический образ».
Друскин Л., Спасённая книга. Стихи и проза, СПб, «Библиотека «Звезды», 1993 г., с. 91-92 и 93.
