«Вам никогда, пардон, не казалось, что в словосочетании «Альтернативное искусство» заложено что-то не то?
Впрочем, так можно скатиться к выяснению вопроса, что мы понимаем под словом «искусство», и проорать друг на друга весь остаток жизни. У меня на этот счёт есть собственное определение, но оно исключительно субъективно. Раздражала меня всегда не новизна и революционность формы - это как раз только радовало. Раздражало, что за всем этим делом гораздо легче спрятать собственную бездарность.
При работе с формой традиционной этот номер не проходит.
Занимаясь много лет музыкой, я часто замечал с некоторой печалью, что очень немного людей отличают хорошую музыку от плохой. Один мой товарищ, старше меня на пару лет (замечательный, кстати, человек), любил группу «Ласковый май» и всё время заводил её в своей машине, а на мой вопрос, не сошёл ли он с ума, отвечал: «А мне нравится!» - и диалог заходил в тупик. Просто в детстве его никто не научил отличать хорошую музыку от плохой. При этом, как ни странно, в других областях всё может быть в относительном порядке.
С изобразительным искусством, кстати, ещё хуже. Принцип Чехова «и лицо, и мысли, и одежда» тут, к сожалению, не работает. Я часто встречаю образованных людей, они одеваются со вкусом, разбираются в театре, читали всё, что нужно, и при этом дома на стене у них висит нечто чудовищное. Я в таких ситуациях смущаюсь и ухожу от разговоров о живописи - ни врать, ни расстраивать людей не хочется, да и никто не просил меня воспитывать их.
Один весьма известный искусствовед по-дружески объяснил мне, что сегодня живопись или графика сама по себе никого не интересует. (Говоря «никого», он конечно, хотел бы подразумевать всё прогрессивное человечество, хотя речь на самом деле идет о довольно узком круге людей, именующих себя продвинутыми и задающих тон. Малопонимающим боязно от них отстать - в их представлении это будет отстать от современности.) Итак, сама картина никого не интересует - нужен перформанс. Вот ежели рядом с этой картиной будет играть на арфе карлик и рожать женщина, а на саму картину будет какать попугай - сенсация (в продвинутом кругу, разумеется) обеспечена. Только очень важно, чтобы карлик был лысый, потому что блондин был неделю назад у Иванова (Петрова), и тот играл на лютне, а какали голуби. Всё здорово, только не понимаю, нужна ли тут картина, особенно если она никуда не годится, а если она вдруг хороша, то неясно, зачем ей такие костыли.
Советская власть записывала в леваки всех уклонявшихся от принципа социалистического реализма, и они уже вызывали сочувствие и симпатию как смелые люди и борцы с режимом. Это был некий фронт, и кто как рисовал, было вроде не самым главным. Квартирные выставки, подпольные мастерские, километровая очередь в павильон «Пчеловодство» - как же меня туда тянуло! Советская власть сдохла, и вдруг стало ясно, что никаких индульгенций в плане искусства борьба с режимом не даёт. И что фронт - не един, а есть там художники хорошие, а есть - разные. Это, оказывается, очень тяжело - когда не с кем бороться. Продвинутые, не мысля себя вне борьбы, принялись бороться с формой. (Это проще, чем с советской властью - она не даёт сдачи.)
Вся эта тусовка вокруг прогрессивного искусства напоминает мне какой-то садик. Там свои правила, свой язык, свои игры и небывалое высокомерие по отношению ко всем, стоящим за оградой. Интересно, что как только кто-то из садика начинает вдруг интересовать широкую общественность - скажем, его работы появляются на других выставках или вдруг начинают хорошо продаваться, - его тут же с негодованием выпихивают из садика за забор - он стал коммерческий, и я слышу в хоре негодования нотки зависти. То, что при этом художник ни на йоту не изменил своим работам, совершенно неважно - важно, где он с ними оказался. Какая-то в этом есть гадость, ибо видели ли вы художника, который не хочет, чтобы его работы покупали? А если ты действительно этого не хочешь - зачем выставляешься? Выставляйся дома.
Очень похожее происходило в середине восьмидесятых в так называемой Московской рок-лаборатории - последней судорожной попытке умирающего комсомола сплясать кадриль с неформальной молодёжью. Чтобы попасть в эту рок-лабораторию, надо было быть альтернативным во всех проявлениях и с презрением относиться, скажем, к «Машине времени» как к зажравшимся и продавшимся ретроградам. Умение петь, играть или сочинять музыку было отнюдь не первостепенной важности вещью. Стоило группе «Браво» обрести популярность, выходящую за рамки этой песочницы, как их дружно облили фекалиями и выгнали из садика - они продались. Оказывается, важно не что и как поёшь, а - с какой поляны.
Всё-таки страшно интересно - это отголоски классовой борьбы или просто от зависти?
Имел я длинный спор с кинорежиссёром Сергеем Соловьёвым. Речь шла об одном очень ловком молодом человеке, который вдруг взял и стал концептуальным художником, очень удачно попал в красную волну, которая накрыла Америку, умиленную словами Gorbachoff и Perestroyka (и схлынула, кстати, через пару лет, оставив американцев в некотором недоумении.)
Я печалился по тому поводу, что прокатились на этой волне за океан самые ушлые и шумные, убедив на время наивных американцев в том, что они и есть соль русского современного искусства. Они заслонили собой многих действительно хороших художников, которые в это время сидели и рисовали. Соловьёв мне отвечал, что победителей не судят, и что талант - это не просто нарисовать занимательную картинку, но ещё и добиться того, чтобы человечество её полюбило. Наверно, сегодня дело именно так и обстоит. Но мне всё-таки кажется, что это два каких-то разных таланта. И если первый отсутствует, то самые невероятные проявления второго вызывают у меня разве что чувство неловкости за его обладателя.
Победителей, кстати, тоже судят. Их судит Время. […]
… почти все великие произведения искусства писались на заказ - и мессы Баха, и фрески Сикстинской капеллы, и «Святая Троица», и великий художник никогда не отличался в глазах человечества от великого ремесленника каким-то свечением над головой - этот нимб ему приделали не так давно, лет сто пятьдесят - двести назад. И импрессионисты, которые смели классицистов, так же мечтали продавать свои работы, как и их растоптанные предшественники. (Не всегда сразу получалось - это другой вопрос.)
Я не верю художнику, который пишет картины, складывает их за шкаф и говорит, что пишет для Вечности и ничьё мнение его не интересует. Я сам иногда повторяю эту фразу (мол, сам знаю, что у меня получается, а что - нет), но, сделав что-то новое, спешу это показать - сначала друзьям, а потом всем остальным. С этого момента моя вещь уже становится прикладной, верно?»
Макаревич А. В., Сам овца, М., «Захаров», 2007 г., с. 64-67 и 68.
