Творческое развитие детей
Творческое развитие юношей и девушекТворческое развитие юношей и девушек
Психотравмы и судьба человека...Детские и юношеские психотравмы и судьба человека...
X
Эта работа профессора истории Н.Н. Фирсова впервые была опубликована в 1916 году.
«Уже с самого своего рождения (в ночь на 30 мая 1672 г.), Пётр обещал быть физически выдающимся человеком: новорождённый ребёнок оказался великаном - 11 вершков в длину и 3 вершка в ширину. Он не пошёл ни в своего отца, царя Алексея Михайловича, ни в деда по отцовской линии, - людей, не отличавшихся крепким здоровьем и вообще представлявших иной тип личности.
Как весьма многие замечательные люди, Пётр унаследовал внешние и внутренние особенности материнского рода. Это было и хорошо, и плохо. В роде Нарышкиных был большой запас здоровья, много подвижности, энергии и настойчивости: это было, разумеется, хорошо, но необыкновенная живость темперамента нередко переходила в легкомыслие, и не далеко ходить - сама мать Петра, Наталья Кирилловна, хотя и отличалась, по свидетельству князя Куракина, «добродетельным темпераментом», всё-таки была женщина «лёгкого ума», как аттестовал её тот же современник в своей известной «Истории о царе Петре Алексеевиче». Эта последняя черта заявляла о плохой стороне наследственности по матери. Дальнейшее покажет, что Пётр унаследовал не только положительные, но и отрицательные черты Нарышкиных, и многие печальные особенности его поведения, помимо других причин, должны быть объяснены и несовершенствами его нарышкинской природы. Покойный царь Алексей Михайлович, души не чаявший во второй своей юной супруге, все свои лучшие отеческие чувства перенёс на её сына.
Недолго пришлось царю лелеять Петра, оставленного им сиротой по 4-му году; но и в этот небольшой срок отцу удалось много сделать для развития в сыне первых детских вкусов, чему весьма содействовало то обстоятельство, что крепкий ребёнок изумительно быстро встал на ноги, начав ходить, когда ему исполнилось полгода. Игрушками и забавами, окружавшими раннее детство Петра, развивались в нём преимущественно военные вкусы, и в этом ничего нет удивительного, не только вследствие естественной склонности мальчиков к играм в солдатики, но и вследствие того, что, после церковности, - представления о войне и врага одолениях - это тот моральный воздух, которым то нехотя, то с охотой - смотря по темпераменту - дышали московские государи первой и второй династии. […]… маленького царевича Петра близкие ему люди дарили «потешными лошадками», «карабинами», «пистолями», «барабанцами», «булавами» и т.п., а царевич оказался «охотником» - и большим - до всех этих вещей. Подобных игрушек скоро накопилось очень много, и царевич мог забавляться ими вместе с приставленными к нему в достаточном количестве сверстниками, которые и явились первыми потешными солдатиками Петра.
Эти самые ранние игрушки и игры были семенами, упавшими на очень благодарную почву: они-то и пустили первые и весьма жизнеспособные побеги необыкновенной любви Петра именно к военному ремеслу; по свидетельству современника Крекшина, маленький царевич не интересовался никакими забавами, кроме военных. Ранним физическим и умственным развитием он, по-видимому, значительно опередил своих ровесников, - «робятки» скоро ему наскучили, и их пришлось заменить взрослыми «робятами», из которых, по повелению царя, был набран полк со знаменем, в зелёном мундире, вооружённый настоящим ружьем и названный « Петров полк », по имени своего воинственного полковника по 4-му году от роду.
Но царь Алексей Михайлович позаботился не об одних забавах для своего сына, он же положил начало и правильному военному обучению его, успев назначить к нему в качестве военного наставника шотландца полковника Менезиуса, который состоял при нём и после преждевременной смерти царя Алексея, вплоть до захвата власти царевной Софьей. Таким образом, уже с самого раннего детства в воспитании Петра, слагавшихся из военных потех и обучения, были налицо те элементы, которые потом приписывались исключительно влиянию Немецкой слободы: военное дело и иноземцы.
Правда, позднее, в период общения Петра с Немецкой слободой, означенные элементы в его жизни были представлены в усиленном и даже утрированном виде, но намечены они были ещё в ту пору, когда маленький Пётр находился под ласковым попечением своего разумно-благодушного отца и его вкусивших от заморского плода советников. Брат Петра, царь Фёдор, не лишая его военного обучения, добавил к нему обучение грамоте; но достоин внимания тот несомненный акт, что с военными упражнениями ребёнок познакомился раньше, чем с букварём.
Обучение грамоте начато было, когда Петру доходил 5-й год (12 марта 1677 г.). Необыкновенно острая память позволила царевичу весьма быстро и легко проходить мало занимательный путь тогдашней «науки книжного научения», где и букварь, и Апостол, и Евангелие являлись какими-то неподвижными заграждениями, которые надо было брать приступом на зубок. Для любознательного, но и чрезвычайно живого мальчика одно зубрение и выведение по «царевичевой буквари» (прописи) литер на бумаге было бы безнадёжно скучно, если бы указка Зотова ограничилась только этим; но «царевичев» грамотей, по-видимому, инстинктивно, прирождённым педагогическим чутьём понял, как сделать для непоседливого ученика занимательной учебу.
Чтением Петру разных «историй» о храбрых и мудрых царях, показываньем ему «потешных» книг с «кунштами», рисунками, - занятиями, практиковавшимися собственно не в учебное время, - значительно расширялся круг учения, и оно делалось более осмысленным и интересным; ибо в этих, как бы приватных занятиях, ученику незаметно уяснялась цель, ради коей столь скучными способами осиливалась грамота: получение возможности самому узнавать из книги всё то, что делалось и делается на Божьем свете. Но Зотов, присоединив к механическим способам учения психологические, стремившиеся заинтересовать и образовать ребёнка, не ввёл чего-либо нового в детскую комнату Петра. Здесь уже раньше в числе игрушек, бывших главным образом военными, были и «потешные» иллюстрированные книжки, тетради и гравированные картины, так называемые «Фряжские листы» самого разнообразного содержания, не только сказочного, но и географического и исторического, рассмотрение которых увеличивало запас понятий и вообще развивало ребёнка. Зотов лишь воспользовался «потешным» образовательным материалом детской Петра и превратил её в класс наглядного обучения - по картинкам. Ознакомление Петра с русской историей велось по специально для этой цели приготовленной книжке с иллюстрациями, по «царственной книге в лицах». Таким образом, видим, что начало той безграничной любознательности, которая всех поражала в Петре (в частности его интереса к русской истории) тоже было положено ещё во время раннего его детства. Образование Петра, при средствах тогдашней педагогики, в общем, было начато правильно, но оно быстро кончилось, и потому младший сын царя Алексея, если «остро прочитал» «наизусть или памятью» «всё Евангелие и Апостол», то в отношении письма, требовавшего гораздо большего времени для усвоения, остался недоучкой.
Военное дело, начатое раньше обучения грамоты, дало до 1682 года более прочные результаты, чем уроки Зотова, почему после трагических событий означенного года Пётр легко и охотно встаёт на военную дорогу, направление которой указывалось, а потом оправдывалось обстоятельствами. В период времени от того момента, когда он впервые покинул колыбель для «потешной лошадки» и «барабанца», до момента, когда услышал неистовый грохот стрелецких барабанов и увидал кровавую потеху стрельцов, Пётр развился так, как не развиваются обыкновенные люди, - и физически, и умственно. 10-летний мальчик казался 15-16-летним юношей, невольно приковывавшим к себе взор своей внешностью. Это был курчавый, черноволосый отрок, по виду старшего возраста, с искрившимися природным умом, большими глазами; цветущим здоровьем так и веяло от его свежего румяного лица и крепкого стана; быстрота и какая-то беспокойная порывистость движений изобличали в нём сангвиника с повышенной нервной возбудимостью.
Действительно, ещё в раннем детстве замечалась некоторая торопливость и нетерпеливость в его поведении. Необыкновенная живость и подвижность ребёнка однажды поставила Наталью Кирилловну, наблюдавшую через небольшое отверстие в двери церемонию посольского приёма, даже в неловкое положение, когда маленький Петр, стоявший рядом с матерью, неосторожно навалившись на дверь, растворил её; так, по крайней мере, рассказывает современник, подавший тем повод историкам в этом анекдоте видеть как бы прообраз будущей роли Петра по открытию дверей древнерусского терема. На основании подобных рассказов, внутренняя художественная правда которых едва ли может подлежать сомнению, достаточно было бы сказать, что Пётр от природы обладал чрезвычайно живым, но в то же время и весьма нервным, крайне легко воспринимающим впечатления бытия темпераментом. Если это так, то легко можно представить себе то впечатление, которое произвели на 10-летнего Петра разыгравшиеся перед ним кровавые сцены во время стрелецкого мятежа, когда он стоял рядом с матерью, на этот раз на Красном крыльце. Говорят, что маленький Пётр не изменился в лице; этому, разумеется, трудно поверить, да едва ли кто в тот кровавый момент резни и страха за свою собственную шкуру мог заметить чужое настроение, хотя бы и царское; правильнее думать, что и маленький Пётр был тогда объят ужасом вместе со всеми другими; во всяком случае именно тогда он научился бояться. Так приходится думать, принимая во внимание позднейшее отношение Петра к зверской расправе стрельцов с близкими к нему людьми, и прежде всего с баловавшим его подарками добрым дедушкой Матвеевым. Никогда в течение всей жизни Пётр не мог забыть этих кошмарных минут, заложив в его душу восприимчивость к страху, они в воспоминаниях воспитывали в Петре чувства, идущие рука об руку со страхом, - чувства ненависти и мести. Кровью был облит порог жизни Петра, как ртуть, подвижного мальчика, с доверием смотревшего на мир широко раскрытыми, любознательными глазами, в которых мелькнул ужас, - и эта столь много обещавшая жизнь была испорчена. Потому и была испорчена жизнь, что уже в детстве в душу Петра залегли тлетворные чувства - страх и злоба, послужившие началом порчи его личности.
Дальнейшие события действовали в том же направлении порчи и усилили её до весьма значительных размеров, - тем более, что обстоятельства, так или иначе потрясавшие личность Петра в юношескую пору, находили себе мощного союзника в самом быте и политических привычках Московской Руси, сильно отдававших вином и кровью. Первый влиятельный пестун Петра в жизни (а не в школе) - князь Борис Голицын, начавший водить знакомство с иноземными офицерами и купцами и «склонивший» и юного опального царя «к ним в милость», был человеком «ума великого», «но пил непрестанно», не говоря уж о том, что по утверждению всё того же, сделавшего эти сообщения, князя Куракина, князь Б. Голицын был «великий мздоимец, так что весь Низ разорил», т. е. обладал тоже очень типической и ярко выраженной в этом близком к Петру лице особенностью высших служилых людей Московской Руси. Мудрено ли, после этого, что Пётр, составивший себе компанию из понравившихся ему обитателей Немецкой слободы и русских своих приближенных, быстро вошёл во вкус разгульной жизни, в которой «дебошство» и «пьянство великое» были постоянными спутниками и дела, и безделья. Наследственное нарышкинское легкомыслие, несомненно, сыграло в этом «дебошстве и пьянстве» свою роль. […]
Спору нет, что потрясение, которое испытал Петр в детстве, и другое, которое он перенёс в юности, когда в паническом страхе, оставив жену с сыном и мать, бежал прямо с постели сначала в ближайший лес, а потом в Троицко-Сергиевскую Лавру, - подготовили почву для постигшей Петра нервной болезни, но едва ли можно сомневаться и в том, что возникла она от безумных, можно сказать, смертельных оргий, которым предавался в юности Пётр со своей компанией. Борьба с сестрой и стрельцами все время держала Петра в состоянии страшного напряжения всех душевных сил. Как ни были они велики, но они были не безграничны и по временам подавались; тогда-то на помощь и приходил веселый и несущий забвение «Ивашка», с которым обыкновенно расплачиваются впоследствии.
