Инварианты в произведениях А.С. Пушкина по А.К. Жолковскому
Выходит из печати статья: Жолковский А.К., Инварианты Пушкина в Сб: Труды по знаковым системам. 11: Семиотика текста Тарту, 1979 г. (Учёные записки Тартуского государственого университета. Вып. 467), с. 3–25.
Суть статьи: одно из возможных описаний текстов автора – выделение системы инвариантов, т. е. элементов кода,стоящего за текстами.
В цитируемом ниже отрывке курсивом выделены тексты А.С. Пушкина: ссылок Автора:
«Инварианты биологической зоны
Для этой зоны характерен настойчивый интерес поэта к гибридным ситуациям, так или иначе СОВМЕЩАЮЩИМ «жизнь и смерть». В частности, обращают на себя внимание поиски
убедительных мотивировок «позитивного отношения к смерти».
(35) полумертвое живое (с разными оценками): Сидел недвижный, страшно бледный Евгений <…> И он, как будто околдован, Как будто к мрамору прикован, Сойти не может! [V; 141, 142]; с ними грех и знаться - В них жизни нет, все куклы восковые [VII; 138]; Странную приятность Я находил в ее печальном взоре И помертвелых губах <…> А голос У ней был тих и слаб - как у больной [VII; 139]; Мне нравится она, Как, вероятно, вам чахоточная дева Порою нравится. На смерть осуждена, Бедняжка клонится без ропота, без гнева. Улыбка на устах увянувших видна; Могильной пропасти она не слышит зева; Играет на лице еще багровый цвет. Она жива еще сегодня, завтра нет [III; 319–320]; Старик Державин нас заметил И, в гроб сходя, благословил [VI; 165]; …и циник поседелый <…> Могильным голосом приветствовал тебя [III; 217];
(36) полуживое, как бы живое или оживающее мертвое; покидание могил, разговоры из-за гроба; «мертвый хватает живого»: Долго мертвый меж волнами плыл качаясь, как живой [III; 118]; Приятель твой Вольтер <…> Не успокоившись и в гробовом жилище, Доныне странствует с кладбища на кладбище [III; 219], ср. тревожный вечный сон Петра в (19); О, старец грозный! На мгновенье Явись у двери гробовой [III; 267]; О жизни мертвый проповедник [череп-чаша с вином] [III; 72]; Знакомых мертвецов живые разговоры [книги] [II; 189]; ср. также сцены свиданий и разговоров с умершими возлюбленными (см. (48в)); Мне смертию кость угрожала! [II; 244].
В ряде случаев в (35), (36) средством СОВМЕЩЕНИЯ «жизни» и «смерти» служит мотив, широко используемый и в других зонах (психологической, социальной). Это
(37) прoпасть, вход, дверь и т. п. на территорию полюса «неизменность»; по одну сторону - свет, тепло, воздух, движение, жизнь, свобода, по другую - мрак, холод, твердый свод, неподвижность, смерть, неволя; оценки колеблются. Страшен хлад подземна свода Вход в него для всех открыт Из него же нет исхода [III; 953]; Мы все сойдем под вечны своды <…> И пусть у гробового входа Младая будет жизнь играть, И равнодушная природа Красою вечною сиять [III; 194–195]; Своды тартара дрожат <…> Там бессмертье, там забвенье <…> Дверь, откуда вылетает Сновидений ложный рой [II; 319–320]; ср. также каторжные норы и мрачные затворы в (15) (далее в тексте: Темницы рухнут - и свобода Вас примет радостно у входа [III; 49]). В основе ситуаций типа жива ещё сегодня, завтра нет из (35) лежит
(38) быстрая смена жизни смертью (часто сопровождающаяся сменой движения неподвижностью в физической зоне, ср. (24) – (26)): Наткнулся мне на шпагу он и замер, Как на булавке стрекоза [VII; 153]; Мчатся, сшиблись в общем крике… Посмотрите! Каковы?.. Делибаш уже на пике, А казак без головы [III; 199].
Контраст противоположных состояний в (38) подчеркнут не только стремительностью их смены, но и доведением каждого из них до предела - происходит «мгновенный переход от максимальной жизненности к полной мертвенности». Это излюбленное поэтом заострение контраста возможно и при СОВМЕЩЕНИИ «жизни» и «смерти» не в последовательности, а в одновременности (см. ниже (39)). «Жизнь» и «смерть» могут при этом распределяться между разными персонажами или соотноситься с одним и тем же лицом. В последнем случае психологической мотивировкой часто служит «упоение гибельной опасностью», сходное - по типу парадоксального СОВМЕЩЕНИЯ полюсов - с теми ситуациями в (34), где «жар вызывается холодом».
(39) буйная жизненность на грани смерти (собственной или чужой):
(а) упоение гибельной опасностью;
(б) любовь ценою смерти;
(в) любовь на фоне смерти;
(а) Увижу кровь <…> Засвищет вкруг меня губительный свинец. И сколько сильных впечатлений Для жаждущей души моей! [II; 166]; И хладно руку жмет чуме <…> Клянусь: кто жизнию своей Играл пред сумрачным недугом [III; 252]; Есть упоение в бою, И бездны мрачной на краю <…> Все, все, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья - Бессмертья, может быть, залог! <…> И девы-розы пьем дыханье - Быть может… полное чумы! [VII; 180–181];
(б) «Ты пьешь волшебный яд желаний <…> «Погибну», Таня говорит, «Но гибель от него любезна» [VI; 58, 118]; Скажите: кто меж вами купит Ценою жизни ночь мою? [III; 130];
(в) Когда не буду я повешен, То буду я у ваших ног, В тени украинских черешен [III; 150]; А хозяйка ждет милого, Не убитого, живого [III; 123]; ср. также «любовные сцены при мертвом» в «Каменном госте» и в «Золотом петушке», отмечаемые Якобсоном (1937: 158–159) и другими исследователями». […]
«Как уже говорилось, глубинным нервом всей психологической зоны поэтического мира Пушкина является интерес к различным сочетаниям «страсти» и «бесстрастия». Семантика рассмотренных выше психологических ситуаций определяется именно этим, а не теми поверхностными, «житейскими», мотивировками, которые варьируются от ситуации к ситуации».
