Музыка
Открытия в области музыки…
Биографии, автобиографии и мемуарыРазличные воспоминания о творчестве и творцах…
X
Описание концерта Николло Паганини Генрихом Гейне
«Молитвенная тишина царствовала во всём зале. Все глаза были устремлены на сцену; все уши насторожились. Мой сосед, старый меховщик, вынул грязную вату из своих ушей, чтобы лучше впитать в себя драгоценные звуки, стоившие ему два талера. Наконец, на эстраде появилась тёмная фигура, которая, казалось, вышла только что из преисподней. Это был Паганини в своём чёрном парадном облачении: на нём был черный фрак, чёрный жилет ужасного покроя, - быть может, этот покрой предписан был адским этикетом при дворе Прозерпины; чёрные панталоны пугливо трепетали вокруг его тощих ног. Длинные руки казались ещё длиннее, когда он, держа в одной руке скрипку, в другой - опущенный книзу смычок и почти касаясь ими земли, отвешивал перед публикой свои чудовищные поклоны.
В угловатых движениях его тела была какая-то жуткая деревянность и в то же время что-то бессмысленно-животное. Казалось, что его поклоны должны были возбуждать неудержимый хохот, но его лицо, выглядевшее при ярком освещении ламп оркестра ещё более мертвенным и бледным, принимало при этом выражение такой мольбы, такого тупого смирения, что смех подавлялся какой-то ужасной жалостью. Кто научил его этим поклонам? Автомат или собака? И что означает его взгляд? Был ли это умоляющий взор смертельно больного, или за этим взглядом скрывалась насмешка хитрого скряги? И кто он сам? Живой человек, который в своей предсмертной агонии на подмостках искусства старается позабавить публику своими последними судорогами, как умирающий гладиатор? Или это мертвец, вставший из гроба, вампир со скрипкой в руках, который хочет высосать если не кровь из нашего сердца, то во всяком случае деньги из нашего кошелька?
Такие вопросы теснились в моей голове, пока Паганини с обычными кривляньями отвешивал во все стороны свои бесконечные поклоны. Новые эти мысли сразу оборвались, когда этот изумительный мастер приставил свою скрипку к подбородку и начал играть. Что касается меня, то ведь вы знаете мое второе музыкальное зрение, мою способность при каждом тоне, который я слышу, в то же время видеть адекватную звуковую фигуру.
Каждым взмахом своего смычка Паганини вызывал перед моими глазами зрительные образы и картины; языком звучащих иероглифов рассказывал он мне ряд ярких происшествий. Словно игра цветных теней развертывалась передо мною; но сам он со своей скрипкой неизменно оставался главным действующим лицом. Уже при первом ударе его смычка обстановка, окружавшая его, изменилась; он со своим нотным пюпитром внезапно очутился в приветливой, светлой комнате, беспорядочно-весело убранной вычурной мебелью в стиле помпадур. Везде маленькие зеркала, позолоченные амурчики, китайский фарфор, очаровательный хаос лент, цветочных гирлянд, белых перчаток, разорванных кружев, фальшивых жемчугов, золотых диадем из жести и прочей мишуры, переполняющей обычно будуар примадонны. Внешность Паганини тоже изменилась, и притом самым выгодным для него образом: на нём были надеты короткие панталоны из лилового атласа, белый жилет, расшитый серебром, кафтан из светлоголубого бархата с золотыми пуговицами, и старательно завитые в мелкие кудри волосы обрамляли его лицо, совсем юное, цветущее, розовое, сиявшее необыкновенной нежностью, когда он поглядывал на хорошенькую дамочку, стоявшую рядом с ним у пюпитра, в то время как он играл на своей скрипке.
И в самом деле, рядом с ним я увидел хорошенькое молодое созданье в старомодном туалете; белый атлас раздувался кринолином ниже бедер, и это очаровательно обрисовывало тонкую талию; напудренные завитые волосы были высоко подобраны, и под этой высокой прической особенно ярко сияло хорошенькое круглое личико со своими блестящими глазками, нарумяненными щечками, мушками и задорным миленьким носиком. В руке она держала бумажный свёрток, и как по движению её губ, так и по кокетливому покачиванию верхней части её фигурки можно было заключить, что она поет; но ухом нельзя было уловить ни одной из её трелей, и только по звукам скрипки, которой молодой Паганини аккомпанировал этой прелестной крошке, мог я угадать, что именно она пела и что переживал он сам во время её пения. О, это были мелодии, подобные трелям соловья в предвечерних сумерках, когда аромат розы наполняет томлением его сердце, почуявшее весну! О, это было тающее, сладострастно изнемогающее блаженство! Это были звуки, которые то как бы встречались в поцелуе, то капризно убегали друг от друга и, наконец, смеясь, снова сливались и замирали в объятье, полном опьянения. Легкой весело порхали эти звуки; так мотыльки, шаловливо дразня друг друга, то разлетаются в разные стороны и прячутся за цветы, то настигают один другого и, соединяясь в беспечно счастливом упоении, взвиваются и исчезают в золотых солнечных лучах. Но паук, паук может положить внезапно трагический конец веселью влюблённых мотыльков. Закралось ли тяжелое предчувствие в юное сердце? Скорбный, стенящий звук, как предвестник надвигающейся беды, тихо проскользнул среди восторженных мелодий, которые излучала скрипка Паганини...
Его глаза стали влажны... Молитвенно склоняется он на колени перед своей amata... Но, ах! Нагнувшись, чтоб расцеловать её ножки, он заметил под кроватью маленького аббата! Я не знаю, что он имел против этого бедняги, но генуэзец побледнел как смерть. Он с яростью хватает маленького человечка, обильно награждает его пощечинами, дает ему немало пинков ногою и выкидывает за дверь. Затем он вытаскивает из кармана свой длинный стилет и вонзает его в грудь юной красавицы...
В этот момент со всех сторон раздались крики: «Браво! Браво!» Восхищённые мужчины и женщины Гамбурга выражали шумное одобрение великому мастеру, который только что закончил первое отделение своего концерта и кланялся, сгибаясь ещё ниже, ещё более угловато, чем раньше. И казалось мне, что лицо его полно какой-то жалобной, ещё более заискивающей мольбой, чем раньше. В его глазах застыла жуткая тревога, как у обречённого грешника. «Божественно, - восклицал мой сосед меховщик, ковыряя в ушах, - одна эта вещь стоит двух талеров».
