Реакция сообщества на новые изобретения и открытия по Камилу Фламмариону [продолжение]
Все, конечно, помнят знаменитый бульон из лягушек, приготовленный для г-жи Гальвани в 1791 году. Гальвани женился на хорошенькой дочери своего бывшего профессора, Лючии Галеоцци, и нежно любил её. Она заболела чахоткой и умирала в Болонье. Врач предписал ей питательный бульон из лягушек, кушанье очень вкусное, надо заметить. Гальвани непременно пожелал приготовить его собственноручно. Сидя на своём балконе, он очистил несколько штук лягушек и развесил их нижние конечности, отделённые от туловища, на железную решетку балкона при помощи медных крючков, употреблявшихся им при опытах. Вдруг он заметил с немалым удивлением, что лапки лягушек конвульсивно содрогаются каждый раз, когда случайно прикасаются к железу балкона. Гальвани, бывший в то время профессором физики в Болонском университете, подметил это явление с редкой сметливостью и вскоре открыл все условия для его воспроизведения. Если взять задние лапки со снятой кожей, можно заметить чресленные нервы. Обернув обнажённые нервы лапок в жесть и поставив сами лапки на медную полосу, надо привести жестяную пластину в соприкосновение с медной. В результате мускулы лапок сократятся и пластинка, в которую они упираются, опрокидывается с порядочной силой. Вот опыт, на который Гальвани напал совершенно случайно; отсюда открытие, носящее его имя – гальванизм, впоследствии породившее Вольтов столб, гальванопластику и другие применения электричества. Наблюдения болонского физика были встречены хохотом, и только несколько серьёзных учёных оказали им должное внимание. Бедный учёный сильно огорчился: «На меня нападают, – писал он в 1792 году, – две совершенно различные секты: учёные и невежды. И те и другие смеются надо мной и называют лягушачьим танцмейстером. А между тем я убеждён, что открыл одну из сил природы». […]
Почти всех изобретателей постигает та же участь, – изобретателя пароходов, газового освещения, железных дорог и т. п. При начале строительства железных дорог некоторые инженеры утверждали, что паровики не смогут двигаться, и что колеса их будут вращаться, не сходя с места. […]
В Баварии Королевская медицинская коллегия на соответствующий запрос отозвалась, что железные дороги, если они осуществлятся, принесут величайший вред народному здоровью, потому что такое быстрое движение вызовет у пассажиров сотрясение мозга и головокружение; поэтому рекомендуется огородить путь по обе стороны досками такой же вышины, как вагоны. Когда появился проект установки подводного кабеля между Европой и Америкой в 1853 году, один из выдающихся авторитетов по физике, Бабине, член Института, писал в «Revue des deux Mondes»: «Я не могу серьёзно отнестись к этой затее; одной теории течений достаточно, чтобы доказать полную невозможность установить подобное сообщение, если даже не принимать в расчёт токов, которые устанавливаются сами по себе в длинном электрическом проводе и которые очень чувствительны в коротком сообщении между Довером и Калэ. Единственное средство соединить Старый Свет с Новым – это установить сообщение через Берингов пролив, или же через острова Фероэ, Исландию, Гренландию и Лабрадор (!)».
В Англии Королевское общество отказалось в 1841 году напечатать крайне важный доклад знаменитого Джоуля, изобретшего вместе с Майером термодинамику; а Томас-Ионг, открывший вместе с Френелем световые волны, был поднят на смех лордом Брумом. В Германии тот же Майер, увидев, с каким насмешливым скептицизмом официальные учёные встретили его бессмертное открытие, усомнился в самом себе и выбросился из окна (к счастью, оставшись при этом в живых). Немного позже академики встретили его с распростёртыми объятиями.
Знаменитого электрика Ома соотечественники-немцы принимали за сумасшедшего. А как не помнить нам, астрономам, как было встречено изобретение телескопа! Подобных примеров можно насчитать до бесконечности… Прибавлю слова одного известного писателя, занимавшегося историей этих явлений: «Такие скептики, такие тормозы встречаются всюду, во всех отраслях общественной деятельности, в науке, в искусстве, в промышленности, в политике, в администрации и т. д., они приносят даже некоторую пользу в своем роде: это просто вехи, которыми намечается путь прогресса». Огюст Конт и Литтре, по-видимому, определили окончательный путь для науки, её «позитивистское» направление. «Будем допускать только то, что мы видим, к чему прикасаемся, что слышим, – словом, что действует непосредственно на чувства: нечего стараться познавать непознаваемое», – уже полстолетия этот принцип составляет руководящее правило для науки».
Камилл Фламмарион, Неведомое, Хабаровск, «Амур», 1991 г., с. 9-14.