Восстановление духа «студийности» и дисциплины в коллективе по Е.Б. Вахтангову
Это письмо было написано Е.Б. Вахтанговым для участников и сотрудников его театральной студии, поскольку в коллективе был утрачен «первоначальный дух» (в том числе из-за многочисленных «новичков») и стала падать дисциплина… Руководитель студии начинает письмо с того, что как он считал, у наиболее опытных участников театральной студии есть признак, по которому они определяют «это человек студии или нет»…
«…этот признак - «студийность».
Если б вы предложили мне определить, что это такое, - я бы отказался от такой задачи. Отказался бы потому, что передо мной сейчас несколько групп с разной подготовкой для восприятия этого понятия. И каждая группа поймёт различно по ощущению «студийность» в душе. Алексеев, Орочко Ларгин поймут сразу; Берви и Лезерсон будут близки понять, ибо Студия им близка; Щегловой понятно, потому что она давно в Студии. Группе сотрудников - это почти не ощутимо; группе недавно поступивших - это чуждо.
Для того чтобы все были равны в этом смысле, для того чтобы это понятие возбуждало во всех одно и то же, нужно прежде всего пожить жизнью Студии; во-вторых, дать ей своё, чтоб она стала дорогой; в-третьих, ощущая её уже как свое дорогое, защищать eё от всех опасностей.
Для всего этого нужно время и дело.
И вот, когда проходит нужное количество времени (для каждого различное по продолжительности), когда сделано нужное количество дела (для каждого различное по сумме результатных ценностей), тогда только начинает определяться степень студийности и только тогда слово «студийность» затронет сердце. Теперешний Совет Студии состоит исключительно из таких лиц. Они непременно студийны. Каждый из них жил жизнью Студии, много дал ей, приблизил её к себе и всегда её защищал и будет защищать.
Если вы спросите: «что защищать?» - я откажусь ответить вам, ибо вам это не будет понятно, вам - группе сотрудников, ибо вы ещё ничего не принесли сюда, может быть, даже ничего не видите здесь ценного. Итак, чтобы стать студийным, надо пожить жизнью нашей Студии. Чтобы стать студийным, надо дать этой Студии своё. И потом уже, чтобы быть студийным, надо защищать эту накопленную временем и делом студийность.
Значит, «студийность» есть сущность, ради которой, в которой и при помощи которой существует Студия. Эта сущность освещает всё: и отношение к искусству, и друг к другу, и поведение в стенах Студии, и представительство на стороне. Эта сущность звучит и в художественной, и в этической и в моральной, и в духовной, и в товарищеской, и в общественной жизни каждого студийца.
Она есть прежде всего - дисциплина. Дисциплина во всём. В каждом шаге. Если такая дисциплина есть в группе, то, естественно, она защищается этой группой. Защищается дисциплиной же, то есть требованиями, идущими от сущности, от студийности. Факт наличия студийности есть факт наличия защиты. Защиты от нестудийного, от не имеющего сущности. […]
В этом году я особенно, резко стал ощущать, что у нас падает дисциплина. Это выражалось в опаздываниях на уроки, в пропуске уроков, в небрежном отношении к студийным вещам, в тоне обращения друг с другом, в легкомысленном поведении на уроках, в странном и новом, необычном для меня и непривычном мне отношении ко мне, к единственному руководителю Студии, в беспорядке за кулисами, в вольном обращении со сценой, в некорректности к людям посторонним, в критике младшими деятельности старших - критике грубой и недопустимой, в полном отсутствии интереса к работам Студии, в формальном отношении к исполнительным вечерам, в непонимании задач Студии, в высказываемых теориях о том, что «актёр должен всё познать», чтоб быть актёром.
Я видел отсутствие студийной дисциплины во всём - в темпе, каким собирались на уроки, в манере держать папиросу, в манере здороваться и говорить друг с другом, в костюме, в посадке корпуса за уроком, в словечках, в спорах, во взглядах, в отношении к деньгам Студии... Всё говорило мне - куда я ни смотрел, что я ни слышал,- о том, что дисциплина Студии падает. […]
Я стал думать, отчего это происходит и как сделать так, чтобы вернуть то, что было когда-то. Я стал искать виновников, разлагающих Студию. И нашёл. Первый, кто повёл к - наклону Студию, самый главный виновник того, что в Студии завелся недопустимый тон и запахло землячеством - это я сам. Это я сказал Совету, что он силён своей студийностью и надо открыть двери Совета. Это я сказал, что надо выслушивать всех, кто хочет говорить; это я сказал, что всем надо нести свет нашего знания; это я позволял себе говорить доверчиво с младшими о дурном характере старших; это я, который на виду у всех отнимал портфели; это я, который ничего не скрывал и опрометчиво, неосторожно кричал при всех о нашей студийности; это я, который не делал различия между новым и старым, это я, который старшим делал замечания при младших; это я, который прощал то, чего нельзя прощать; это я сам позволил обращаться со мной, с руководителем, как с лицом, с которым можно не считаться и которому можно выслушивать советы о путях Студии от лиц, проведших в Студии мало дней. Это я довёл до того, что его везде и каждый ругает и позволяют ругать; того, кто со дня основания Студии, с первой мысли о ней, все часы жизни своей отдаёт Студии, совсем ничего не имея, кроме неё. Это я выносил на общий суд людей, мало имевших чувств к Студии, все его неудачи и нетактичности... Это я, который студийные мечты бросал в аудиторию, не справляясь, насколько состав её в целом подготовлен принять мечту в кровь. Это я обесценил мечтания, обесценил достижения, обаналил праздник, снял покров с режиссёрских и преподавательских тайн - открытым о них возглашением. Я был первым. Я не оправдываюсь, ибо не перед вами я виноват, ибо вас почти ни в чём не обвиняю. Я дам ответ перед Советом.
Вторым виновником был Совет. Это он поверил, что он силён своей студийностью, и открыл двери Совета. Это он выслушивал всех, кто хотел говорить; это - он, который позволил мне щедро разбрасывать наши тайны; это он не оберёг меня от новых, приходивших к нам людей; это он совсем не ценил и не любил меня; это он позволил Серову переходить с Куинджи на «ты» после ничтожного количества совместной работы; […] он позволяет фамильярничать и гаёрничать там, где это недопустимо по признаку студийности; это он свёл на нет торжественную тишину во время занятий и здоровый шум в перерывах; это он обесценил уроки Евгения Багратионовича, сделав их доступными. Это всё он. Он не оправдывается, ибо не перед вами он виноват и вас почти ни в чем не винит. Он ответит передо мной.
Значит, я и Совет - вот виновники разложения Студии. Значит, у нас самих нет серьёзности, которая делала бы нас студийными. […]
Помочь поправить нашу оплошность.
Прошу проявить такт.
Прошу требовать дисциплины, не боясь быть в этом случае бестактным.
Прошу поверить, что у нас есть ценное, что надо оберегать и защищать. Прошу помнить, что у нас есть Совет, и прекрасный Совет.
Прошу помнить, что отныне к Совету предъявлены мною громадные требования, и ему, при ваших приятельских отношениях к нему, будет трудно.
Помогите ему.
Покажите, что вы не пользуетесь этими приятельскими отношениями тогда, когда вы в Студии, на деле, на работе.
Покажите, что вы уважаете то, что Совет должен охранять.
Я истосковался по прекрасному, и я не могу идти с вами, если вы не поможете нам.
Лучше уж я останусь со старичками без молодых, - и тогда дисциплина будет восстановлена в один час.
Если Студия нужна вам, сделайте её прекрасной».
Вахтангов Е.Б., Членам Студии и сотрудникам / Материалы и статьи, М., «Всероссийское театральное общество», 1959 г., с.127-131.