Технический манифест футуристической литературы Филиппо Маринетти [фрагмент]

«Всё это прожужжал мне пропеллер, когда мы летели на высоте двухсот метров.  Внизу дымил трубами Милан, а пропеллер всё гудел:

1. Синтаксис надо уничтожить, а существительные ставить как попало, как они  приходят на ум.

2. Глагол должен быть в неопределённой форме. Так он хорошенько подладится к  существительному, и тогда существительное не будет зависеть от писательского  «я» от «я» наблюдателя или мечтателя. Только неопределённая форма глагола  может выразить непрерывность жизни и тонкость её восприятия автором.

3. Надо отменить прилагательное, и тогда голое существительное предстанет во  всей своёй красе. Прилагательное добавляет оттенки, задерживает, заставляет  задуматься, а это противоречит динамике нашего восприятия.

4. Надо отменить наречие. Этот ржавый крючок пристегивает друг к другу  слова, и предложение от этого получается отвратительно монотонным.

5. У каждого существительного должен быть двойник, то есть другое  существительное, с которым оно связано по аналогии.

Соединяться они будут без всяких служебных слов. Например: человек-торпеда,  женщина-залив, толпа-прибой, место-воронка, дверь-кран. Восприятие по  аналогии становится привычным благодаря скорости воздушных полётов. Скорость  открыла нам новые знания о жизни, поэтому надо распрощаться со всеми этими  «похожий на, как, такой как, точно так же как» и т. д. А ещё лучше предмет и  ассоциацию слепить в один лаконичный образ и представить его одним словом.

6. Пунктуация больше не нужна. Когда прилагательные, наречия и служебные  слова будут отменены, сам по себе возникнет живой и плавный стиль без глупых  пауз, точек и запятых. Тогда уж пунктуация будет совсем ни к чему. А чтобы  указать направление или что-нибудь выделить, можно употребить математические  символы + - х : = >< и нотные знаки.

7. Писатели всегда очень любили непосредственную ассоциацию. Животное они  сравнивали с человеком или с другим животным, а это почти фотография. Ну,  например, одни сравнивали фокстерьера с маленьким породистым пони, другие,  более смелые, могли бы сравнить ту же нетерпеливо повизгивающую собачонку с  отбивающим морзянку аппаратом. А я сравниваю фокстерьера с бурлящей водой.  Все это уровни ассоциаций различной ширины охвата. И чем шире ассоциация,  тем более глубокое сходство она отражает. Ведь сходство состоит в сильном  взаимном притяжении совершенно разных, далеких и даже враждебных вещей.  Новый стиль будет создан на основе самых широких ассоциаций. Он впитает в  себя все многообразие жизни. Это будет стиль разноголосый и многоцветный,  изменчивый, но очень гармоничный.

В «Битве при Триполи» у меня есть такие образы: окоп с торчащими оттуда  штыками я сравниваю с оркестровой ямой, а пушку - с роковой женщиной. Таким  образом, в небольшую сцену африканского сражения вместились целые пласты  жизни, и все благодаря интуитивным ассоциациям.

Вольтер говорил, что образы - это цветы и собирать их надо бережно и не все  подряд. Это совсем не правильно. Образы - это плоть и кровь поэзии. Вся  поэзия состоит из бесконечной вереницы новых образов. Без них она увянет и  зачахнет. Масштабные образы надолго поражают воображение. Говорят, что надо  щадить эмоции читателя. Ах-ах! А может, нам лучше позаботиться о другом?  Ведь самые яркие образы стираются от времени. Но это ещё не всё. Со временем  они все меньше и меньше действуют на воображение. Разве Бетховен и Вагнер не  потускнели от наших затянувшихся восторгов? Потому-то и надо выкидывать из  языка стёртые образы и полинявшие метафоры, а это значит - почти все.

8. Не бывает разных категорий образов, все они одинаковые. Нельзя делить  ассоциации на высокие и низкие, изящные и грубые или надуманные и  естественные. Мы воспринимаем образ интуитивно, у нас нет заранее готового  мнения. Только очень образный язык может охватить все разнообразие жизни и  ее напряженный ритм.

9. Движение нужно передавать целой цепочкой ассоциаций. Каждая ассоциация  должна быть точной и краткой и вмещаться в одно слово. Вот яркий пример  цепочки ассоциаций, причем не самых смелых и скованных старым синтаксисом:  «Сударыня-пушка! Вы очаровательны и неповторимы! Но в гневе вы просто  прекрасны. Вас охватывают неведомые силы, вы задыхаетесь от нетерпения и  пугаете своёй красотой. А потом - прыжок в объятья смерти, сминающий удар  или победа! Вам нравятся мои восторженные мадригалы? Тогда выбирайте, я к  вашим услугам, сударыня! Вы похожи на пламенного оратора. Ваши пылкие и  страстные речи поражают в самое сердце. Вы прокатываете сталь и режете  железо, но это ещё не все. Даже генеральские звезды плавятся под вашей  жгучей лаской, и вы беспощадно сминаете их как лом»(«Битва при Триполи»).

Иногда надо, чтобы несколько образов подряд прошивали сознание читателя как  мощная пулемётная очередь. […]

10. Сплетать образы нужно беспорядочно и вразнобой. Всякая система - это  измышление лукавой учёности.

11. Полностью и окончательно освободить литературу от собственного «я»  автора, то есть от психологии. Человек, испорченный библиотеками и  затюканный музеями, не представляет больше ни малейшего интереса. Он  совершенно погряз в логике и скучной добродетели, поэтому из литературы его  надо исключить, а на его место принять неживую материю. Физики и химики  никогда не смогут понять и раскрыть её душу, а писатель должен это сделать,  употребив всю свою интуицию. За внешним видом свободных предметов он должен  разглядеть их характер и склонности, сквозь нервное биение моторов -  услышать дыхание металла, камня, дерева. Человеческая психология вычерпана  до дна, и на смену ей придет лирика состояний неживой материи. Но внимание!  Не приписывайте ей человеческих чувств. Ваша задача - выразить силу  ускорения, почувствовать и передать процессы расширения и сжатия, синтеза и  распада. Вы должны запечатлеть электронный вихрь и мощный рывок молекул. Не  надо писать о слабостях щедрой материи. Вы должны объяснить, почему сталь  прочна, то есть показать недоступную человеческому разуму связь электронов и  молекул, связь, которая даже сильнее взрыва. Горячий металл или просто  деревянный брусок волнуют нас теперь больше, чем улыбка и слезы женщины. Мы  хотим показать в литературе жизнь мотора. Для нас он - сильный зверь,  представитель нового вида. Но прежде нам надо изучить его повадки и самые  мелкие инстинкты. […]

Поэты-футуристы, я учил вас презирать библиотеки и музеи. Врожденная  интуиция - отличительная черта всех романцев. Я хотел разбудить её в вас и  вызвать отвращение к разуму. В человеке засела неодолимая неприязнь к  железному мотору. Примирить их может только интуиция, но не разум. Кончилось  господство человека. Наступает век техники! Но что могут учёные, кроме  физических формул и химических реакций? А мы сначала познакомимся с  техникой, потом подружимся с ней и подготовим появление механического  человека в комплексе с запчастями. Мы освободим человека от мысли о смерти,  конечной цели разумной логики».