Богемно-литературная молодёжь избирает слабых (!) Лидеров – наблюдение Эмиля Золя
«Всякий раз, как современная литературная молодёжь чувствует потребность в учителе, она избирает его среди людей, не пользующихся успехом и славой, среди потерпевших крах на литературном поприще, среди горьких неудачников, которым до конца дней так и не пришлось занять в жизни место, о котором они мечтали.
Грубо говоря, молодёжи нужны свихнувшиеся, обездоленные, не осуществившие до конца свои возможности, во всяком случае, незадачливые, которым никто не может завидовать, ибо они много выстрадали на своём веку и произведения их не получили всеобщего признания и мало известны.
Вот, например, Барбе д'Оревильи, старый лев, как его называют, - правда, это писатель яркого романтического темперамента, но ведь он всего лишь утрировал Бальзака, да ещё, на беду, впал в католицизм, окрашенный сатанизмом. Впрочем, сейчас я не намерен давать оценку дарованиям, я хочу лишь обрисовать положение дел в литературном мире; Барбе д'Оревильи поистине отщепенец, его произведения мало кто читает, он прожил жизнь в бедности, презирал награды, которые доставались другим, и, конечно, не может затмить своей славой никакого честолюбца. Книжные прилавки не завалены его книгами, он не домогался приема в Академию и не гонялся за орденом Почетного легиона.
Вот Вилье де Лиль-Адан, другой ущербный и болезненный талант из той же литературной семьи; в его писаниях столько провалов, что в них можно найти лишь несколько превосходных кусков, производящих почти целостное впечатление. Это до боли трагическая фигура. Я знал его и всякий раз, как думаю о нём, испытываю мучительное чувство. Непрестанная борьба с нищетой, полное равнодушие публики к его произведениям, постоянное блуждание в мире фантазии, одиночество среди толпы, которая ничего не видела, не слышала и не понимала. И, наконец, Лафорг, рано умерший, мало кому известный и почти не получивший оценки, оставивший после себя лишь столь невнятные наброски, что его нельзя отнести ни к какой школе, - он был только тенью учителя молодёжи, смутной тенью, которая проплыла мимо, освободив место для других.
Я мог бы привести и ещё ряд примеров. Разумеется, литературная молодёжь, избирающая учителей среди неудачников, проявила бы высокое благородство и осуществила бы известную справедливость в нашем грешном мире, если бы в их лице почитала злополучных героев, павших в битве и преданных забвению. Людям, которые боролись, в муках рождали свои произведения и отстаивали их, которые не встречали ни одобрения, ни сочувствия, а порой не имели и куска хлеба, мы должны воздвигнуть мраморные гробницы и в эпитафиях высказать им наше братское сочувствие и хвалу, дабы прохожие чтили их как великих тружеников.
Но я боюсь, что молодёжь руководствуется не только добрым желанием воздать обиженным по заслугам; что эти люди дороги ей именно потому, что испытали неудачу, что писали не для всех, не были поняты, не получили признания и были всеми презираемы и несчастны.
И в самом деле, все учителя нынешней молодёжи потерпели крушение в жизни, остались непризнанными и не создали законченных произведений. Ни один из них не мог ничего сказать толпе, да она и не стала бы его слушать! Ни один из них не обладал широким кругозором и ясной мыслью и в своих творениях не преподносил людям истину, могучую и ослепительную, как солнце! Среди них нет ни одного здорового, сильного, счастливого человека, который выполнил бы свое предназначение, послужил бы личным примером, подобно Гёте, подобно Гюго, прославляя извечную силу жизни! В самом деле, разве не удивительно, что молодёжь признает своими учителями лишь художников с больной душой, создавших упадочные произведения? Быть может, это объясняется тем, что молодёжь любит свободные, незагроможденные пути, и учителя её, в сущности, лишь тени, лишь безобидные фикции, которые никого не подавляют своим авторитетом и не мешают двигаться вперёд? У этих безвестных неподкупных учителей - скромные ученики, которым пока ещё прощают их неподкупность, ученики, решившие завоевать для них симпатии публики.
Я давно мечтал написать одну комедию, и если не осуществил своего замысла, то лишь потому, что в этой пьесе слишком мало женских ролей. Герой её - великий человек из породы добряков; естественно, он окружён молодёжью; ученики греются в лучах его славы и счастливы, когда на них падают её отблески. Они расточают ему похвалы по всем правилам искусства и, в конце концов, завладевают им; он становится для них чем-то вроде раки святого, к которой они не подпускают профанов. Разве не они создали ему славу? Они заявляют на неё права и готовы действовать от его имени. Они никому не позволят её помрачить. Они ополчатся даже против самого учителя, если он посмеет спуститься с Олимпа.
Тяжкая борьба уже позади, приближается старость, творения учителя всеми признаны, но ему так хочется порой присесть на краю дороги, подышать вволю и полюбоваться пейзажем. Однажды утром какая-то газета заявляет, что не худо бы наградить учителя крестом, - и вот к нему прибегает молодой ученик в крайнем негодовании. - Как! Крест? Вы примете крест? Но ведь это будет сущий позор! Вы слишком велики, это унизит вас! Уступите же крест нам, мы жалкая мелкота и ползаем в вашей тени. Это годится только для нас. И ученик получает крест вместо учителя.
В другой раз та же самая газета сообщает, что ставится вопрос о приеме великого человека в Академию. Вбегает в ярости другой ученик. - Надеюсь, вы не измените себе! Как! Вы станете академиком? Вы наклоните голову и войдете в эту низкую дверь? Человек вашего калибра сидит у себя дома. Вы слишком велики, Академия хороша для нас, ведь мы - мелюзга. Разумеется, в один прекрасный день ученик садится в кресло добрейшего учителя.
Вы слишком велики! Вы слишком велики! Все кричат ему это в уши, и один из учеников даже отбивает у него любовницу, убеждая его, что великий человек не должен иметь заурядных привязанностей. Из него хотят сделать некое божество, величаво парящее в вышине, свободное от слабостей земных. Ему ничего не прощают - ни проявления невинного тщеславия, ни глупой прихоти, ни противоречия самому себе. И когда он вознесён на постамент и уподобился Симеону Столпнику, они начинают воскурять ему фимиам; они бдительно стерегут его, чтобы он ненароком не спустился с постамента и не махнул в притоны. Между тем великий человек из породы добряков страшно скучает на своём постаменте. У бедняги целая куча слабостей! Ему до смерти хочется то того, то другого, и он с такой радостью удовлетворил бы свои глупые желания! Боже мой! Неужели это его бы унизило? Разве его произведения станут хуже, разве он утратит свое величие, если, как все люди, испытает самые заурядные радости?»
Эмиль Золя, Одинокий / Собрание сочинений в 26-ти томах, Том 26, М., «Художественная литература», 1967 г., с.134-137.
