Состав группы поэтов-формалистов В.Ф. Ходасевич
В.Ф. Ходасевич имел возможность лично наблюдать различные группы поэтов, которые образовывались в России в начале XX века и оставил свои наблюдения.
«По составу своему формалистская группа очень пестра во всех отношениях. Тут есть люди талантливые, образованные и необразованные, с умом хорошо устроенным, хотя плохо направленным, и с умом плохо устроенным.
Если различать побудительные причины, толкающие к формализму, то и тут придётся установить известные разряды.
Прежде всего, среди формалистов довольно много неудачников из начинавших поэтов. Это довольно своеобразный тип. Испробовав некогда силы на поэтическом поприще и увидев, что дело безнадежно, люди порой с особым жаром принимаются за изучение поэтической механики: ими владеет вполне понятная надежда добраться-таки, наконец, до «секрета», узнать, «в чём тут дело», почему их собственная поэзия не удалась. Быть может, эти литературные алхимики втайне ещё не теряют надежды со временем отыскать секрет, превратить свой свинец в золото. А быть может - алхимия уже захватила их сама по себе и они преданы ей бескорыстно ради «чистой науки».
Второй разряд составляют фанатические филологи, патриоты филологии. Как им не прилепиться душой к формализму? Ведь их дисциплину, по природе своей вспомогательную, формализм кладет во главу угла. Формализм тут оказывается чем-то вроде филологической мании величия.
Третья группа формалистов - люди, тяготеющие к анализу ради анализа, чувствующие себя уютно и прочно, пока дело ограничивается «строго научной» «констатацией фактов», люди подсчёта и регистрации, лишенные способности к творчеству и обобщению, боящиеся всякой живой и самостоятельной мысли. Это - добросовестные, но бездарные собиратели материала, не знающие, что с ним делать, когда он собран. К формализму они привержены потому, что «обнажать приём» гораздо легче, чем разбираться в «идеях».
В нём они с благодарностью обретают некое принципиальное оправдание своего творческого бессилия и идейной бедности. К ним примыкают четвёртые, понуждаемые к формализму не склонностью, но обстоятельствами. Это те, кто неминуемо подвергся бы преследованиям со стороны большевиков, если бы вздумал высказать свои мысли. Формализм позволяет им заниматься подсчётом и наблюдением, уклоняясь от обобщений и выводов, которые неминуемо оказались бы «контрреволюционными», если бы были произнесены вслух. Сейчас в России начальство требует от критики искоренения «буржуазной» идеологии - или молчания. Формализм оказывается единственным прикрытием, в котором, не отказываясь от работы вовсе, можно говорить о литературе, не боясь последствий: пойди уличи в крамоле человека, который скромно подсчитывает пэоны в пятистопном ямбе Пушкина; а заговори он об этом же ямбе по существу - крамола тотчас всплывет наружу. Имея в виду именно такой «разрез» формализма, молодой польский ученый В.А. Ледницкий правильно говорит, что формальный метод «избавляет критика от эаглядывания в опасную при советских условиях область религиозных, общественных и политических идей... Он идейно и психологически менее обязывает исследователя, ибо оставляет в стороне его внутренние убеждения... Исследователь превращается в машину для подсчёта и записи».
Наконец, пятую, далеко не невинную и не безвредную категорию формалистов составляют те, кто вместе с большевиками имеют ту или иную причину ненавидеть весь смысл и духовный склад русской литературы. Они быстро поняли, что игнорация содержания, замалчивание и отстранение «темы» - отличный способ для планомерного искоренения этого духа из народной памяти».
Ходасевич В.Ф., О формализме и формалистах / Собрание сочинений в 4-х томах, Том 2, Записная книжка. Статьи о русской поэзии. Литературная критика 1922-1939 гг., М., «Согласие», 1996 г., с. 157-158.