Павел Петрович Чистяков «… был в высшей степени оригинальным, своеобразным человеком и выдающимся, хотя и тоже очень оригинальным, педагогом.
Влияние его на учеников было необыкновенным.
В истории русской живописи, пожалуй, нет второго такого художника-педагога, который мог бы насчитать среди первоклассных мастеров стольких своих учеников. Одни из художников прошли целый академический курс в его мастерской, другие бывали там периодически, но все они одинаково ценили и любили своего старого чудака профессора.
Художник Игорь Грабарь, долго работавший в мастерской Чистякова и внимательно наблюдавший его, рассказывал о нём: «По вечерам в частной мастерской Чистякова собирались некоторые из его академических учеников, а также кое-кто «с воли». Он ставил им «натуру» - обыкновенно натурщика или натурщицу в костюмах. Но натуру не всякий мог осилить, - «поднять», как говаривал обыкновенно Чистяков, - и поэтому рисовать её разрешалось только «посвящённым».
Начинающие должны были проходить длинный ряд всяческих испытаний и искусов, прежде чем приобрести почётное право приобщиться к высшей школе. Школа эта была целая система, сложная и хитрая - «моя система», как называл её учитель, - рассчитанная на то, чтобы прежде всего посбить спеси у возомнившего о себе ученика, доказать ему, как дважды два - четыре, что он ровно ничего не знает, и затем медленно, крошечными порциями преподносить ему крупицы подлинных знаний: «Сразу-то объешься - нипочём не переварить».
Этот своеобразный сократовский https://vikent.ru/author/26/ метод, по непонятному капризу судьбы вновь воскресший в голове умного тверского. мужичка, никогда не слыхавшего о знаменитых диалогах, испытали на себе все ученики Чистякова...
Дело начиналось обыкновенно с того, что популярный учитель в первый же день огорошивал нового ученика какой-нибудь чудаческой выходкой, от
которой вся мастерская покатывалась со смеху. Он тонко подмечал какую-нибудь забавную чёрточку у новичка - манеру сидеть, характерный жест, складку губ, причёску или особенный говорок - и выкидывал весёлую и меткую «шутку», сразу озадачивавшую человека и заставлявшую его густо краснеть.
Ученик, допущенный в «собственную мастерскую», приходил туда с самыми радужными надеждами, вне себя от радости: сам Чистяков его выбрал из сотни других, отметив тем исключительное дарование и знание. И вдруг этот неожиданный конфуз, эта чудаческая и часто жестокая потеха.
Но если ему и удавалось её избегнуть, то он никогда не мог избежать потехи другого порядка, для иных, быть может, ещё более жестокой, бившей по самому больному месту. Придя в мастерскую, новенький в восторженном настроении садился перед моделью и начинал её рисовать, а иногда и прямо писать.
Являлся Чистяков, и, когда очередь доходила до него, учитель принимался разбирать каждый миллиметр начатого этюда, причем свою уничтожающую критику сопровождал такими прибаутками, словечками, усмешками и гримасами, что бедняка бросало в холодный пот и он готов был провалиться от стыда и конфуза в преисподнюю. В заключение Чистяков рекомендовал бросить пока и думать о живописи и ограничиться одним рисованием, да потом не с живой натуры, которой ему всё равно не осилить, и даже не с гипса, а «с азов». Он бросал перед ним на табуретку карандаш и говорил: «Нарисуйте вот карандашик, - оно не легче натурщика будет, а пользы от него много больше». И убитый, униженный ученик садился рисовать этот «бессмысленный вздор». На следующий вечер снова являлся Чистяков, в течение десяти минут ухитрявшийся доказать ему воочию, что он не умеет нарисовать и простого карандаша. «Нет, - говорил он ему на прощание, - карандашик-то для Вас ещё трудненёк, надо что-нибудь попроще поставить».
И ставил детский кубик.
(Иногда, для испытания, П.П. Чистяков https://vikent.ru/vikentyev/ предлагал нарисовать скомканный лист бумаги – Прим. И.Л. Викентьева).
Самой замечательной стороной этой системы было то, что каждый необыкновенно наглядно убеждался в своем полном ничтожестве перед натурой, совершенно ясно видел все ошибки и даже всю бессмыслицу обычного рисования и начинал понимать, что уже одно рисование, без живописи, без композиции и сюжета, есть великое искусство, живое и увлекательное.
Сочетание сократовского https://vikent.ru/author/26/ метода с суворовским https://vikent.ru/author/509/ чудачеством приводило иной раз к сценам поистине жестоким, и недаром сам Чистяков любил повторять: «Ученики- что котята, брошенные в воду: кто потонет, а кто и выплывет. Выплывают немногие, но уже если выплывут - живучи будут».
Вся эта жестокость была направлена только против пагубной художнической спеси и её обычных спутниц - поверхностности, приблизительности, несерьёзности. Ученик приучался к строгому отношению к натуре и привыкал к мысли, что нет ничего лёгкого, всё одинаково трудно, всё одинаково интересно, важно и увлекательно. Рисование не есть только развлечение: оно такая же суровая и, главное, точная наука, как математика.
Здесь есть свои незыблемые законы, стройные и прекрасные, которые необходимо изучать. И если чистяковская система унижала и оскорбляла, заставляя временами падать духом, то она же впоследствии подымала дух, вселяла бодрость и веру, открывая просветы в некий горний мир. И те, кому удавалось выдержать, «поднять» систему, заглянуть в этот немногим доступный мир, хотя бы слегка отдернув скрывающую его от всех завесу, - те прощали учителю все его жестокие выходки и оскорбления и сохраняли на всю жизнь светлое воспоминание […]
Но карьера Чистякова-педагога сложилась трудно. Академическое начальство, заметившее, что он человек свободомыслящий, со своими взглядами и принципами, решило его «укоротить». Его первое звание «адъюнкт-профессора», то есть простого преподавателя, держалось за ним более двадцати лет, давая ему минимальный заработок. Переводить его в профессора не торопились. Но Чистяков не унывал. Его авторитет у молодёжи рос. К нему тянулись все талантливые юноши.
Но чему, собственно говоря, учил Чистяков молодых художников, чем он был так замечателен? Мало кто мог это сказать. Ученики передавали слова учи-теля, не стремясь к какой-либо последовательности. То вспоминали его серьезные советы, его высказывания, то тут же начинали рассказывать о его выходках, цитировать его афоризмы, повторять его меткие словечки вроде «чемоданисто», «заковыристо», «занозисто»».
Смирнова-Ракитина В.А., Валентин Серов, М., «Молодая гвардия», 1961 г., с. 116-120.
