Криминалистика
Отдельные творческие решения в криминалистике
Канон разницыПриём «единственной разницы» Джона Милля при решении научных задач
X
Суд как неравное состязание сторон…
«Почему подследственный лишён возможности иметь под рукой уголовный и уголовно-процессуальный кодексы? Уже выйдя на волю, я узнал, что закон не запрещает пользоваться ими в тюрьме.
Но попробуй-ка попросить - тебе ответят категорическим отказом. Чтобы не набрался ума-разума для умелого сопротивления следствию? Но ведь кодекс может обучить только одному - законному сопротивлению незаконным приёмам и нарушениям, к которым иногда прибегают работники следствия и суда. Ничему другому.
Правда, перед допросом тебе дают расписаться в том, что ты предупреждён о том-то и о том-то, дают прочесть какой-то абзац. Там что-то сказано о правах. Не запомнилось. В потрясённом состоянии до того ли было. Всё как в тумане. Вот вернулся в камеру - спохватился: что там говорилось о правах? Да и говорилось-то скороговоркой, а ведь на самом деле прав у подследствен-ного немало...
Теперь о суде. Есть у юристов такое расхожее утверждение: суд - это состязание сторон. С одной стороны, подсудимый и его адвокат (тут уж он рядом с подсудимым), с другой - обвинитель, прокурор. А судьи - над ними, беспристрастные и справедливые.
В реальности очень это неравное состязание.
Подсудимый провёл много недель и месяцев в условиях, мало способствующих подготовке к состязанию. Особенно, если судебный процесс вопреки ожиданиям затянулся. Со мной рассчитывали разобраться за день, но первый суд продолжался три дня, а второй - пять. Такое случается часто. Между тем, на суд уводят насовсем - с вещами. И пока приговора нет, ты возвращаешься не в свою камеру, а в какую придётся, где и будешь пережидать ночь на корточках у двери. К тому же в суде не кормят и не разрешают родственникам подкармливать, а привезут назад в тюрьму уже к ночи, ужин прошёл. Так что весь день «состязания сторон» довольствуешься пайкой хлеба и миской «могилы», полученных в пять-шесть утра. А тогда они не лезут в горло. Так что практически я не ел и не спал все трое суток первого процесса и пять суток второго. На первом суде пришлось вызывать ко мне «скорую помощь», второй перенёс хорошо - закалился.
К тому же из «Крестов» развозят по районным судам специальные, «воспетые» Ахматовой машины, хорошо всем знакомые снаружи. А вы заглядывали внутрь? В этот железный ящик легко умещается человек шесть, восьмерым уже тесно, набивают же туда человек пятнадцать- двадцать. Вытащили измотанного, измятого, измочаленного, недоспавшего, голодного - и приступай к состязанию, в котором тебе противостоят люди спокойные, сытые, сосвежей головой. Нередко в чрезмерной тяжести или даже ошибочности приговора виноваты не только судьи, виноват и сам подсудимый: плохо защищался на суде. Но мог ли он защищаться лучше? У французов есть такое выражение - «остроумие на лестнице». Это те меткие ответы в споре, которые человек упустил произнести, надумав их уже выйдя, на лестнице.
Всем осуждённым хорошо знакома горечь этого состояния.
По идее следователи избирают содержание под стражей как «меру пресечения», то есть предотвращают таким способом нежелательные эксцессы. Но часто это делается без действительной надобности. Закон допускает эту меру в порядке исключения, а на практике арестовывают почти половину подследственных. Вроде бы из перестраховки. Мне кажется, истинные мотивы такого пристрастия следователей не столь бесхитростны.
«Мера пресечения» превращается иной раз в средство давления на психику подследственного, в средство разрушения его внутренней защиты. Она имеет целью ошеломить его и разоружить перед судом. Пострадавший от воров обыватель скажет: ну и что, так и надо, чего с ним чикаться? Пусть преступники растеряются и выдадут всё, что хотели скрыть!
Хочу напомнить: это не преступники, это подследственные, и лишь суд должен установить, кто из них преступник, а кто нет. А «выдать» человек может и то, чего не было. Известный русский юрист Кони говаривал, что много есть причин, по которым на следствии и в суде делаются «признания», и действительная виновность - лишь одна из них.
У подследственных складывается впечатление, что в коридорах юстиции никто не заинтересован в том, чтобы выяснить истину, отсеять наветы от фактов, отделить виновных от невинных. Почему всё работает только на подтверждение виновности, спрашивают они, почему все старания - натянуть статью на человека, надеть на него приговор, как коронку на зуб, «засудить»? Конечно, у подследственных и подсудимых взгляд особый, субъективный. Но ведь какая-то доля истины тут есть. […]
В Венеции эпохи Возрождения был казнен пекарь. Его невиновность выяснилась уже после исполнения приговора. С тех пор во все века существования Венецианской республики перед каждым судом специальные глашатаи громогласно напоминали судьям: «Помни о пекаре!»
По Лиону Фейхтвангеру, эту легенду не забывали даже в таком «правовом государстве», как Германия 20-х годов. В романе «Успех» писатель рассказывает, что в кабинете министра юстиции Баварии висела надпись: «Помни о пекаре!» (не знаю, факт это или вымысел). У нас нет таких надписей, но боюсь, если бы решились их сделать, не хватило бы стен министерского кабинета».
Самойлов Лев, Правосудие и два креста, в Сб.: Правители преступного мира, М., «Зелёный парус», 1992 г., с. 170-173.
