Критика классической модели исторического развития: VIKENT.RU

Она кажется ему невероятно «скудной и лишённой смысла», «наивно прямолинейной», и, тем не менее, веками господствующей в европейском сознании и совершенно не допускающей включения сюда новых, постоянно открывающихся областей. И это несмотря на то, что по мере накопления новых исторических фактов она всё больше и больше вступает с ними в противоречие.

Робкие попытки её критики, а также незначительные изменения, которым она все же подвергалась до сегодняшнего дня, только лишний раз свидетельствуют о её «непоколебимости». Философ убеждён в том, что её до сих пор считают «почти за результат божественного откровения или, по крайней мере, за что-то очевидное, так сказать, за априорную форму исторического созерцания в том смысле, как говорит об этом Кант» (Освальд Шпенглер, Закат Европы, Ростов-на-Дону, «Феникс», 1998 г., с. 52-53).

Более того, именно эта схема способствовала, по мнению Шпенглера, рассмотрению истории на таком низком уровне, что совершенно недопустимо ни для одной из наук. В ней философ справедливо усмотрел, в том числе, и выражение европоцентризма, хотя, разумеется, этого термина мы у него не найдём; вместо него буквально речь идёт о так называемом «птолемеевском понимании истории. Он имеет в виду то, что и началом, и концом истории, согласно этой схеме, является то, что ни тем, ни другим вовсе не является. Страны Западной Европы становятся в её рамках абсолютно неподвижным полюсом, ну чем не Солнцем, вокруг которого скромно вращаются «мощные тысячелетия истории и далекие огромные культуры».

Отсюда, согласно Шпенглеру, вытекает ряд очень серьёзных последствий - став своего рода неподвижным центром и точкой отсчёта всех событий, именно Западная Европа и устанавливает значение и перспективу всех исторических процессов. Отсюда и деформация всемирной истории, по сути развертывающейся лишь в голове «несдерживаемого никаким скепсисом тщеславия» западноевропейского человека.

Действительно, каждый из нас, вспоминая хотя бы школьный курс истории, может воспроизвести в своем сознании тот чудовищный оптический обман, который возникает благодаря схеме «Древность - Средние века - Новое время».

Шпенглер впервые подметил, в частности, что прошедшие тысячелетия здесь неправомерно сжимаются буквально до миниатюры; в то время как недавние столетия и даже десятилетия неоправданно раздуваются. Более того, только европейские события считаются значительными, а азиатские, не говоря уже об африканских или латиноамериканских, превращаются исключительно в фоновые, периферийные. […]

Подытоживая все вышесказанное, хотелось бы уже сейчас обозначить основные принципы философии истории Шпенглера:

1. Отказ от идеи о существовании всемирной истории в качестве единого и непрерывного процесса.

2. Отрицание какой-либо единой точки отсчёта и единственной, прогрессивно-направленной линии исторического развития.

3. Обоснование тезиса о том, что в истории существует ряд никак причинно-следственно не связанных между собой культур, каждая из которых имеет свою идею, свою судьбу, свой собственный расцвет и свою смерть.

Стоит только нам избавиться от всех этих фантомов, и перед нами обнаружится то самое многообразие культурных форм, о которых и пишет Шпенглер и которые, как полагает он, демонстрируют необычайное богатство, глубину и многообразие жизни как таковой.

Именно поэтому сам философ и увидел вместо монотонной картины линейнообразной всемирной истории феномен «множества мощных культур, с первобытной силой вырастающих из недр породившей их страны, к которой они строго привязаны на всем протяжении своего существования, и каждая из них налагает на свой материал - человечество - свою собственную форму и у каждой своя собственная идея, собственные страсти, собственная жизнь, желания и чувствования и, наконец, собственная смерть» (Освальд Шпенглер, Закат Европы, Ростов-на-Дону, «Феникс», 1998 г., 29, с. 60).

И наконец то, что не могло не вызвать всеобщего негодования со стороны специалистов-историков: «Во всемирной истории я вижу картину вечного образования и изменения, чудесного становления и умирания органических форм. А присяжный историк видит в ней подобие какого-то ленточного червя, неутомимо наращивающего эпоху за эпохой» (Освальд Шпенглер, Закат Европы, Ростов-на-Дону, «Феникс», 1998 г., 29, с. 60).

Но вернёмся к его великим культурам. Всего Шпенглер насчитывает восемь таких культур: китайскую, индийскую, вавилонскую, египетскую, античную, арабскую, культуру майя и западноевропейскую. Каждая из них подобна живому организму и имеет, как уже отмечалось, свои внутренние возможности, исчерпав которые она уже никогда больше не возродится.

«Культуры, - пишет Шпенглер, - эти живые существа высшего порядка, вырастают со своей возвышенной бесцельностью, подобно цветам в поле. Подобно растениям и животным, они принадлежат к живой природе Гёте, а не к мировой природе Ньютона».

Теперь гораздо яснее становится содержание шпенглеровского понятия «жизнь»: она оказывается совокупностью замкнутых в себе культур, сменяющих одна другую, образуя все вместе пресловутый процесс становления. Именно в культуре, по Шпенглеру, и находит своё выражение единство истории и жизни. И если культуры - это живые организмы, то история культуры - их биография. Данная нам как некоторое историческое явление в образе памяти, история китайской или античной культуры морфологически представляет, по Шпенглеру, полную аналогию с историей отдельного человека (дерева или цветка). И ведь что интересно, черты натурализма, которые несёт на себе историческая концепция Шпенглера, удивительно сочетаются в ней с противоположностью культуры (истории) - природе, априори заданной её автором. То есть, с одной стороны, между ними возводится непреодолимая стена, а с другой - мы видим своеобразный параллелизм между развитием культурного миpa и всеобщим естественным процессом, ведь для определения сущности развития культуры Шпенглер использует аналогию, которая, казалось бы, в данном случае является совершенно недопустимой, если исходить из основополагающих принципов его же исторического метода.

Одновременно Шпенглер сравнивает культуры и с художественным произведением, в котором всё покоится на воле творца, глубинных чувствах, переживании и т.п. В силу этого любая культура оказывается не просто уникальной, но и непроницаемой, непознаваемой. Хотя, опять же, эту мысль об уникальности и неповторимости отдельных культур следует, на наш взгляд, связать с использованием всё той же чисто биологической аналогии. Я имею в виду здесь заимствованную философом у Гёте идею прафеномена, прасимвола, который проявляет себя в виде рока, судьбы каждой культуры.

Отсюда и вытекает непроницаемость культур друг для друга, отсюда и их неповторимость, хотя нельзя забывать о том, что так называемый морфологический костяк у всех культур в принципе одинаков. Я имею в виду здесь ранее описанный феномен одновременности, т.е. наличия одних и тех же стадий в развитии культурного мира. Тот же факт, что именно особая судьба направляет развитие каждой культуры, предопределяет в принципе ненаучный характер исторического знания, в основе которого лежит не мышление, а миф и интуиция и т.п.

Идея культуры как единства истории и жизни оказывается тесно связанной у Шпенглера и с другой основной идеей его философии - идеей души. Ведь если жизненный путь культуры как бы запрограммирован судьбой, то её конкретное содержание определяется специфической душой, внешним выражением которой и становится любая культура.

Так, к примеру, в основе античной культуры лежит аполлоновская душа, в основе арабской - душа магическая, западной - фаустовская и т.д.

Как уже отмечалось, культура, по Шпенглеру, и возникает только тогда, когда из первобытного, хаотического состояния возникает «великая душа», появляющаяся строго в определённой местности, и которая развертывает все свои внутренние возможности в виде народов, языков, вероучений, искусств, наук. Когда же «цель», наконец, достигнута и всё изобилие внутренних возможностей души реализовано, идея полностью завершена и осуществлена во внешнем, тогда культура, по Шпенглеру, вдруг «застывает», отмирает, «её кровь свёртывается», «силы над-ламываются» и она становится цивилизацией.

Таким образом, мы пришли вместе со Шпенглером к тому, что и составляет в его развертывающейся по циклическому кругу истории своего рода «цель» и в то же время закат, гибель культуры. В роли этой цели у него и выступает судьба, неумолимо ведущая каждую культуру к её завершению. Отсюда и фатализм, и так называемый героический пессимизм, в чем не раз обвиняли философа, отсюда и то бесстрашие, с которым он предлагает всем относиться к закату современного мира. Поясню ещё раз, что когда Шпенглер говорит о закате и гибели, это не следует толковать как физическую гибель; мир как существовал, так и продолжает существовать.

Речь идёт в принципе о другом: о том, что жизнь, которой теперь живут люди, это уже, строго говоря, не полноценная духовная жизнь, а просто биологическое существование, при котором на смену внутреннему богатству духа приходят избыточно внешняя суета и лихорадочная активность».

Румянцева Т.Г., Освальд Шпенглер, Минск «Книжный Дом», 2008 г., с. 131-133 и 140-145.