«Я читал воспоминания Фроленка о том, как он устраивал огородничество, как он с великими усилиями добывал семена и вырастил даже несколько яблонь; я читал воспоминания Новорусского, как он, добыв несколько свежих яиц, тайно вывел из них цыплят, и какое это произвело впечатление не только на товарищей, но и на жандармов, когда, отворив его камеру, чтобы вести его на прогулку, они вдруг увидели, что за ним бегут несколько новорождённых цыплят.
Всё это было так. Всё это было совершенно верно, и я сам мог бы рассказать, как сначала вместе с Лукашевичем, а потом и один, получив под видом гистологических занятий вместе с микроскопом некоторое количество серной кислоты, селитры и других веществ, необходимых для обработки препаратов, устроил посредством их в камере для занятий с микроскопом целую химическую лабораторийку, где обучал Новорусского, Панкратова, Василия Иванова и нескольких других товарищей общей, аналитической и органической химии вплоть до приготовления,- конечно, в гомеопатических дозах,- даже динамита, тогда как администрация всё время думала, что я обучаю товарищей чистой гистологии и микроскопической технике.
Но разве это был бы действительный очерк нашей жизни? Разве мой читатель не получил бы из него о ней самое извращённое представление? […]
Дело в том, что наши враги, уничтожив большую часть из нас первых народовольцев, медленной голодной смертью, со всеми сопровождающими её страданиями, мучительным голодом и цингой, от которой ноги постепенно пухли, как брёвна, и мы умирали один за другим, когда опухоль переходила на живот, - применили к уцелевшим другое средство - убивать и искалечивать вместо тела их душу, и в нескольких случаях достигли этого.
Посадить навсегда живым и одиноким в гробницу человека, у которого все жизненные интересы лишь были в общественной и революционной деятельности, то же самое, как не давать ему ни пить, ни есть, и он естественно увянет.
Его мысль обращается, прежде всего, на воспоминания о прошлом или к мечтам о побеге и вертится, как в заколдованном кругу, пока через несколько лет все перемешается в его голове, и он впадёт в тихое или в буйное помешательство.
Спасаются в таких случаях только те, у кого, как у Новорусского, Лукашевича, Яновича, Веры Фигнер, Панкратова и большинства других моих товарищей по Шлиссельбургу, были, кроме революционных, научные интересы и значительный запас предварительных разносторонних, лучше всего, естественнонаучных знаний, которые можно обрабатывать даже без книг, улетая мыслью из стен своей гробницы в далёкие мировые пространства, или в тайники стихийной и органической природы, или в глубину веков, а когда, наконец, дали книги, хотя бы даже только религиозного содержаний, предаваясь их осмысленному изучению.
Так поступал и я сам, когда мне в Алексеевской равелине дали для чтения Библию. Увидев, что тут много интересного материала для естествоиспытателя, я согласился даже на приём тюремного священника в качестве колеблющегося мыслителя, чтобы получать через его посредство и другие религиозно-мистические книги, которые и послужили первым материалом для моего «Откровения в грозе и буре», написанного в самом Шлиссельбурге, и материалом для выходящего только теперь моего историко-астрономического исследования «Христос». […]
И вот нам всем стали давать и «Жития святых», и «Творенья святых отцов», и другие историко-религиозные книги, и я получил возможность накопить за неимением ничего лучшего запас историко-религиозных знаний.
Потом, когда (уже после перевода в Шлиссельбург, да и то не сразу) получилась возможность заниматься естественными и математическими науками и религиозные книги стали более не нужны, я перестал приглашать и священника, подобно тому как и Пальгрев снял своё платье мусульманского паломника после ухода из Мекки.
Отсюда видно, что если я не сошёл с ума во время своего долгого одиночного заточения, то причиной этого были мои разносторонние научные интересы, благодаря которым я часто говорил про себя своим мучителям: если вы не даёте мне возможности заниматься тем, чем я хочу, то я буду заниматься тем, чем вы даёте мне возможность, и если от этого вам будет только вред, то и вините лишь самих себя».
Морозов Н.А. Повести моей жизни. Мемуары, Том 2, Изд-во Академии наук СССР, 1961 г., с. 436-439.
