«Не изменяя своей натуре, я каждую ночь, прежде чем заснуть, десятки раз прокручивала в своём воображении картину, как в один прекрасный день я пою Изольду на настоящей сцене. Ведь в мечтах нет ничего страшного, - уверяла я себя, - это же всего лишь мечты. А, может быть, я смогу когда-нибудь петь в опере? Ответом, конечно, было «никогда».
Американская подруга Мэй Стордж, приехавшая в Лондон и имевшая связи в Метрополитен Опера в Нью-Йорке, очень любезно согласилась прийти послушать меня. Я спела ей разные арии, она попросила меня также показать, как я пою гаммы, арпеджио и различные упражнения. Потом она сказала:
- Арии, которые вы пели, не особенно тронули меня, но упражнения понравились. Вы могли бы стать хорошей концертной певицей, сделать настоящую карьеру и имя. Для оперы у вас недостаточно сильный голос, и никогда не станет сильнее.
И хватит об этом. Мечте стать оперной певицей не суждено было сбыться. Тайная надежда исчезла вместе с этим приговором.
Мне не хотелось становиться концертной певицей, что тоже, кстати сказать, совсем нелегко. Музыкальная карьера дается девушкам нелегко. Если бы представился шанс петь в опере, тогда стоило бы бороться, но он выпадал лишь немногим избранницам, обладавшим нужными голосовыми данными.
Я убеждена в том, что нет ничего более саморазрушительного, чем упорствовать в попытках утвердиться в той области, в которой вам никогда не удастся пробиться в первые ряды.
Поэтому я мудро отказалась от своих музыкальных притязаний. Более того, я сказала маме, что она может теперь сэкономить на моих музыкальных уроках. Я могла петь сколько угодно, но уже не существовало причин для того, чтобы учиться пению. Я никогда не верила в осуществление моей мечты, но грезить, наслаждаться надеждами - это так прекрасно! До той поры, пока они не слишком завладеют вами.
Примерно в этот период я начала читать романы Мэй Синклер, которые произвели на меня большое впечатление и, право, сейчас, когда я перечитываю их, действуют ещё сильнее. По-моему, она была одной из самых тонких и своеобразных романисток, я не оставляю надежды, что интерес к ней возродится и её сочинения будут переизданы. «Лабиринт», эту классическую историю маленького чиновника и его девушки, я до сих пор считаю одним из лучших романов, написанных когда-либо. Мне нравился также «Божественный огонь», а «Тэскер Джевонс» - это просто настоящий шедевр. Рассказ «Треснувшее стекло» подействовал на меня так сильно, что я - быть может, из-за того, что сама писала в тот период психологические рассказы, - тоже решила написать нечто в этом духе. Я назвала свой рассказ «Видение». Значительно позже он был опубликован в моем сборнике вместе с другими рассказами.
К тому времени у меня уже выработалась привычка писать рассказы, сменившая вышивание подушечек или копирование рисунков дрезденского фарфора.
Если кому-нибудь покажется, что тем самым я принижаю писательское дело, я никогда не соглашусь с этим. Жажда творчества может проявиться в любой сфере: будь то вышивание, приготовление изысканных блюд, живопись, рисунок, скульптура, сочинение музыки или стремление писать рассказы и романы. Другое дело, что в каком-то из этих искусств вы оказываетесь сильнее. Я признаю, что вышивание викторианских подушечек не надо сравнивать с гобеленами Байе, но огонь творчества может гореть везде. Придворные дамы Вильгельма создавали произведения, требовавшие интеллекта, вдохновения и безупречного мастерства; часть этой работы, безусловно, отличалась некоторой монотонностью, но многое в ней озарялось вдохновением. Хотя, конечно, вы сочтёте, что между кусочками парчи с вышитыми на нем двумя лютиками и бабочкой и настоящим гобеленом нет ничего общего, уверяю вас, внутреннее удовлетворение их создателей ничуть не разнится. Вальсом, который я написала, гордиться не приходилось, а вот две мои вышивки были по-своему хороши, и я была ими довольна.
О рассказах того же сказать не могу, но с другой стороны, чтобы оценить написанное, всегда нужно время. Сначала является воспламеняющая идея, и вы вовлекаетесь в процесс, преисполнившись надежды и даже уверенности (это единственные мгновения моей жизни, когда я чувствую себя уверенно). Если вы по-настоящему скромны, то вообще никогда ничего не станете писать, но тогда так и не узнаете этого изумительного ощущения, когда вы оказываетесь во власти мысли, точно представляете себе, как её выразить, хватаетесь за карандаш и в состоянии полного экстаза строчите страницу за страницей в школьной тетради. Однако, тут же перед вами стеной встают непреодолимые трудности, вы не знаете, с какого бока к ним подобраться, и, наконец, постепенно и неуклонно теряя всякую веру в себя, вы приближаетесь к первоначальному замыслу. Закончив, вы осознаете, что это полный провал. Спустя пару месяцев вам кажется, что, может быть, это не так уж плохо».
Агата Кристи, Автобиография, СПб, «Лимбус пресс»; РИК «Культура», 1997 г., с. 220-222.
