М.И. Ромм снял фильм художественный «Девять дней одного года» о физиках-ядерщиках.
Сценарий был написан режиссёром совместно с Д.Я. Храбровицким. Научный консультант – лауреат Нобелевской премии по физике И.Е. Тамм.
Главный герой - физик-экспериментатор Дмитрий Гусев (его играет Алексей Баталов), который провёл успешный эксперимент, но получил дозу облучения. С главным героем спорит физик-теоретик - Илья Куликов (Иннокентий Смоктуновский).
«Михаил Ромм писал, что «движущей силой картины стала развивающаяся мысль».
С этим трудно не согласиться, хотя бы по той причине, что движение сюжета очень мало добавляет к тому, что становится известно уже в прологе: в судьбе Синцова, получившего смертельное облучение, вполне отчётливо прочитывается судьба Гусева. А вот авторская мысль действительно проходит сложный путь.
Причём его главными вехами являются четыре диалога.
Завязкой служит разговор Гусева и Куликова в ресторане, кульминацией оказывается спор коллег Гусева по институту - Николая Ивановича и Валерия Ивановича, а развязка наступает в разговоре главного героя с отцом. Есть ещё своеобразная кода: когда все смысловые узлы уже распутаны, остается только дать слово Куликову, который их завязал.
Куликов начинает свои размышления о науке ещё до сцены в ресторане, но рядом с ним в этот момент только Лёля, которая занята решением своей собственной судьбы, и сентенции Ильи о планетарном кризисе повисают в воздухе. Настоящего слушателя и оппонента он находит только в Гусеве.
- Наука создала совершеннейшую химию - немцы сделали ядовитые газы. Появился двигатель внутреннего сгорания - англичане сделали танки; наконец, была открыта цепная реакция - американцы сбросили бомбу на Хиросиму. Тебя это не наводит на размышления?
- Ну хорошо, допусти на минуточку, что войны не будет, - вступает Гусев, - что тогда? Людям нужна энергия. Ты понимаешь, что энергия - это всё. Это свет, тепло, транспорт, изобилие, наконец, коммунизм. Так вот, Ильюшенька, мне очень хочется отыскать эту энергию.
- Очень заманчиво звучит, но я боюсь, Митенька, что человечество не успеет воспользоваться твоим благодеянием.
Сцена в ресторане, так же, как и диалог с отцом, многократно проанализированы критикой, а вот на диалог Николая Ивановича с Валерием Ивановичем никто не обратил внимания. Видимо, потому, что эта, будто бы случайно подслушанная, беседа второстепенных персонажей никак не влияет на развитие действия. её ключевое значение в развитии драмы идей замечено не было. Сознательно или инстинктивно авторы преподнесли свои самые сокровенные мысли мимоходом, невзначай, как нечто несущественное.
Николай Иванович, появляющийся всего в двух эпизодах как лицо из окружения Гусева, не более, вдруг начинает говорить словами Ильи.
- Когда-то война не нуждалась в науке, а теперь она кормит её, ибо стала нуждаться в ней.
- Выходит, спасибо войне? Это ловко у вас получается.
- Зря ухмыляетесь. Что, по-вашему, двинуло вперед авиацию, ракетостроение, да и вообще всю современную физику?
- Война?
- Война! Кюри-Складовская перетаскала своими руками 20 тонн руды, а у нас один опыт готовят 300 человек. И никто их не ограничивает. Почему?
- Мы-то какое отношение имеем к войне? Мы - самый мирный институт.
- И тем не менее современная война стремительно движет науку вперед - в этом заключается ядовитейший парадокс нашего времени.
На первый взгляд здесь нет ничего нового по сравнении с тем, что сказал Илья: те же пацифистские претензии к науке. Но там - немцы, англичане, американцы, а здесь - «наш институт», а значит, Гусев. Там выходило, что Гусев не успеет облагодетельствовать человечество, прежде чем оно с помощью той же науки уничтожит самое себя. А здесь герой сам оказывается причастен к возможности всемирной катастрофы. Сомнение, выдвинутое Куликовым и отброшенное Гусевым, разрастается до трагического противоречия, разрывающего монолитно цельного героя. Храбровицкий и Ромм максимально усложняют свою собственную задачу. Не дать достойного отпора Николаю Ивановичу означает поставить под удар научный подвиг Гусева, обесценить его самопожертвование. Какие сильные здесь нужны аргументы и какая последовательная защита.
В соответствии с законами композиции, замечания Николая Ивановича звучат в середине повествования. Времени, чтобы опровергнуть скептиков, ещё достаточно…
Однако действие идет к развязке, а авторы в полемику пока не вступают. Герой получает смертельную дозу радиации в решающем эксперименте, а эксперимент заканчивается неудачей. И Гусев, оказавшийся на краю своей жизни, отправляется туда, где она началась, - в деревню, в отцовский дом.
- Люди разное говорят про эту самую штуку, про атомы. Так вот... стоит ли это того, чтобы отдавать свою жизнь?
- Да, стоит.
- Может быть, зря все это открыли. Кому это нужно?
- Нет, не зря, когда-нибудь люди скажут нам спасибо, а кроме того, мысль остановить нельзя. Даже если вдруг забыть всё, что сделано, всё равно те, кто будет жить после нас, пойдут той же дорогой.
- Ты бомбу делал?
- Делал. А если бы мы её не сделали, не было бы у нас с тобой этого разговора, батя, и половины человечества - тоже.
Никаких доказательств правоты героя, никаких аргументов, опровергающих Николая Ивановича, не предъявлено. По сути дела, Гусев не спорит, а предлагает отцу, а заодно и зрителям просто поверить ему. Это ход «ва-банк»: мы должны либо перейти в его веру, либо отречься от него. Но это последнее невозможно: ведь мы уже успели его полюбить. На наших глазах случилось роковое несчастье, наполнившее нас состраданием. «Верьте мне!» - требует приговорённый к смерти Гусев, и мы преклоняем колени. Чуть позже и с особым рвением это сделает и его оппонент Куликов: «Если бы человечество состояло из Гусевых...»
Так «Девять дней...» оказываются фильмом о вере и сомнении. Ромм и Храбровицкий недвусмысленно отдают предпочтение интеллигенту верующему перед сомневающимся.
Интеллигент, в его забытом в советской культуре варианте, как критик, скептик, подозрительно относящийся к бесспорным для других истинам, тоже получает право на существование…»
Трояновский В., Новые люди шестидесятых годов, в Сб.: Кинематограф оттепели, Книга вторая, М., «Материк», 2002 г., с. 37-39.
Характерно, что в это время в среде интеллигенции было много споров о «физиках» и «лириках»…
