«Как и в стародавней легенде, чёрт явился «соблазнить» человека. Но Мефистофель совсем не похож на чёрта из наивных народных преданий. Образ, созданный Гёте, полон глубокого философского смысла. Гёте не изображает Мефистофеля исключительно воплощением зла.
Во-первых, он в самом деле «дьявольски» умён и проницателен. Его критика небезосновательна. Взять хотя бы разговор Мефистофеля со студентом. Критика ложной науки, которая звучит в его речах, справедлива и как бы продолжает то, что говорил о науке Фауст. Мефистофель - мастер подмечать человеческие слабости и пороки, и нельзя отрицать справедливости многих его язвительных замечаний.
Мефистофель сам говорит о себе, что «творит добро, всему желая зла». Мы поймём смысл этих слов лучше, вспомнив, что говорит о Мефистофеле господь, разрешая ему попытаться сбить Фауста с пути добра:
Таким, как ты, я никогда не враг.
Из духов отрицанья ты всех менее
Бывал мне в тягость, плут и весельчак.
Из лени человек впадает в спячку.
Ступай, расшевели его застой,
Вертись пред ним, томи, и беспокой,
И раздражай его своей горячкой.
Мефистофель не даёт Фаусту успокоиться. Вызывая раздражение, желание противодействовать ему, Мефистофель оказывается одной из причин активности Фауста. Толкая Фауста на дурное, он, сам того не ожидая, пробуждает лучшие стороны натуры героя.
Вот почему Мефистофель нужный для Фауста спутник. Полностью противоположные по своим стремлениям, они в произведении Гёте неотделимы друг от друга.
Было бы наивно отождествлять Гёте с Фаустом, а в Мефистофеле видеть лишь воплощение начала, чуждого поэту. Самому Гёте критический дух был присущ, в высокой степени. Он вложил в уста Мефистофелю немало собственных мыслей и наблюдений. Гёте - не Фауст и не Мефистофель, он создатель обоих и выше, больше каждого из них благодаря своему мирообъемлющему уму.
Заметим также, что «дьявольское», мефистофельское присуще и Фаусту. В первых сценах он изрекает много горьких истин об окружающей его жизни. Но критика Фауста не есть голое отрицание, как у Мефистофеля. Отвергая нечто, Фауст тут же ищет то положительное начало, которое делает жизнь осмысленной. Мефистофель же воплощает «дьявольское» в его чистом виде.
В народной книге о Фаусте и в трагедии Марло Фауст и Мефистофель заключают договор на определённый срок: черт обязывается служить Фаусту двадцать четыре года и исполнять все его желания. У Гёте договор с дьяволом имеет иной характер.
Прежние, «доГётевские» Фаусты стремились главным образом испытать все удовольствия, какие возможны в жизни; богатство и власть особенно привлекали их. У Гёте Фауст движим другими стремлениями; задача познания не может быть решена в тот или иной срок.
Поэтому Фауст, требуя от Мефистофеля безоговорочного исполнения своих желаний, ставит условие: дьявол может получить душу Фауста только тогда, когда Фауст успокоится и найдёт то высшее состояние жизни, которое даст ему полное удовлетворение.
Фауст говорит Мефистофелю:
Едва я миг отдельный возвеличу,
Вскричав: «Мгновение, повремени!» -
Все кончено, и я твоя добыча,
И мне спасенья нет из западни.
Мефистофель, однако, не верит в возвышенность стремлений Фауста и убеждён, что легко сумеет доказать его ничтожество. Первое, что он ему предлагает, - посетить кабачок, где пируют студенты. Он надеется, что Фауст, попросту говоря, вместе с этими гуляками предастся пьянству и забудет о своих исканиях. Но Фаусту компания забулдыг противна, и Мефистофель терпит первое, хотя и сравнительно небольшое поражение. Тогда он готовит новое испытание. Приведя Фауста в кухню ведьмы, он при помощи колдовских средств помогает Фаусту вернуть молодость. Мефистофель рассчитывает, что омоложенный учёный предастся чувственным наслаждениям и забудет о возвышенных помыслах».
Действительно, первая же красивая девушка, увиденная Фаустом, возбуждает его желание, и он требует от черта, чтобы тот ему сразу предоставил красавицу. Первое побуждение Фауста - удовлетворить чувственное желание, и Мефистофель помогает ему познакомиться с Маргаритой, надеясь, что в её объятиях Фауст найдет то прекрасное мгновенье, которое он захочет продлить до бесконечности. Но и тут чёрт оказывается посрамлён. […]
Подобно тому как Фауст для удовлетворения своих духовных стремлений заключает договор с дьяволом, иначе говоря, впадает, с общепринятой точки зрения, в «грех» и совершает преступление, так и Гретхен во имя любви оказывается нарушительницей принятых в обществе нравственных установлений.
Своё отношение к героине Гёте выражает в финале. Когда в темнице Мефистофель торопит Фауста бежать, он говорит, что Гретхен всё равно осуждена. Но в это время раздается голос свыше: «Спасена!» Если Гретхен осуждена обществом, то, с точки зрения высшей морали, воплощённой здесь в решении небес, она оправдана. Гретхен была движима великой любовью. Её последние слова, которые мы слышим: «Генрих! Генрих!» (Под этим именем она знала Фауста.)
До последнего мига она даже в помрачении рассудка полна любви к Фаусту, хотя эта любовь и привела её к гибели. […]
Гетё создал такой живой образ, что Фауст обрёл самостоятельность, как бы выйдя за пределы произведения. Он стал символом человечества, воплощением его беспокойного стремления к деятельности и познанию. Личность Фауста послужила поводом для горячих споров о природе человека, о сущности жизни. Естественно, что в этих спорах скрестились разные мнения, и сколько существует течений в философии, столько и концепций сущности Фауста как человека».
Аникст А.А., Творческий пут Гёте, М., «Художественная литература», 1986 г., с. 377-379 и 383.
