Работа ассистента режиссёра по Б.А. Покровскому

«Ассистент режиссёра и режиссёр-постановщик - это разные профессии, разные навыки, разный характер деятельности, разная, как говорится, «хватка».

Ассистенту надо уметь утверждать чужое как своё. Постановщик каждый раз заново отвоевывает свои позиции, своё видение, он не утверждает, а находится всё время в процессе организации образного строя спектакля. Нет, я и сейчас не смог бы быть сносным ассистентом режиссёра.

Но мне посчастливилось работать в Большом театре с Наталией Александровной Глан, обладавшей исключительным дарованием и прекрасным душевным и профессиональным комплексом для деятельности ассистента режиссёра. Она безраздельно доверяла постановщику и стопроцентно «присваивала» себе его идеи. Это была не служба, это было служение.

Способность впитывать на репетициях логику развития спектакля, сцены, эпизода была синхронной. Казалось, что одновременно с развитием постановочной мысли работает и фиксация её, причем сразу - и формы, и сущности. Я поражался способности Глан разгадывать в движении, предложенном актёру, в рисунке мизансцены и драматическое содержание, и внутреннюю жизнь персонажа. Ей никогда не надо было ничего объяснять, напротив, её чуткость часто проявляла, раскрывала и уточняла ещё неясные очертания постановочного замысла, поэтому нового исполнителя в мой спектакль она могла ввести с гораздо большим успехом, чем я.

Мои репетиции в таких случаях грозили нарушением (и иногда большим!) установленного рисунка спектакля, так как я не считал себя обязанным соблюдать сделанное ранее и часто изменял сцену под влиянием особенностей новой актёрской индивидуальности или новых художественных интересов. Мне трудно сохранять и охранять свои спектакли, это лучше может сделать ассистент высокого класса, каким была Наталия Александровна Глан.

Я уже не говорю о добросовестности, обязательности, умении без шума решать технологические вопросы, связанные с костюмом, гримом, выгородками декораций, светом и организацией репетиций, которые были свойственны Наталии Александровне. Здесь речь идёт о таланте, о творческой специфике её дарования. И, как это, увы, часто бывает, значение её деятельности  полностью было познано только тогда, когда её не стало.

В Большом театре у меня были и другие ассистенты. О них стоит рассказать, хотя бы для контраста.

Репетируется сцена прохода по аулу партизан и красногвардейцев. Вижу лихо, весело и беззаботно проходящий с песней хор. Чтобы не возвращать на сцепу эту многочисленную группу, прошу ассистента объяснить участникам, что отряд прошёл много километров по пыльным, выжженным солнцем местам, что они поют, чтобы подбодрить себя, так как у них нет сил передвигать ноги... много ещё, вероятно, говорил я. Ассистент, всё выслушав с предельным вниманием, уходит за кулисы, и я оттуда слышу одну лишь фразу: «Ребята, подтянись!» В таком отношении к делу есть доля цинизма, который засушивает на корню творческую увлечённость и веру в серьёзность художественного процесса.

Для того чтобы искусством заниматься всерьёз, а не отбывать репетиционные часы, надо, видимо, «хлебнуть горя» и в театре и в жизни, во всяком случае узнать её во всем многообразии. У Наталии Александровны была интересная и сложная жизнь. В молодости она прославилась как киноактриса несколько эксцентрического плана, увлекалась искусством пластики, была в авангарде поисков новых форм и в этом направлении добилась известности. Высокообразованный человек, никогда не афишировавший свои знания, образец деликатности и такта, человек интеллигентный - по духу, вкусам, отношению к труду, могла ли она сказать артистам: «Ребята, подтянись!», отбросив в сторону призывы к художественному воображению, зачеркнув циничной деловитостью стремление к поискам образа, наконец, заботы о качестве будущего спектакля!

Понятна разница между интеллигентом в искусстве и циником? Наталия Александровна стала в моей творческой жизни верным помощником, вспоминая о ней, я могу смело сказать: «И мне иногда здорово везло!»

Возвращаясь к давно нами оставленному Николаю Николаевичу Боголюбову, ассистентом у которого мне быть так и не пришлось, следует сказать, что его «метод» работы меня смущал. Всё время смотря в клавир, он делал хору рукой знаки и командовал: «Двигайтесь, двигайтесь, стой!» Артисты равнодушно следили за его манипуляциями, не двигаясь, даже чуть посмеиваясь (любит артист посмеиваться!). «Беда», - сказал я себе. И сделал неоценимый вывод на будущее - нельзя на репетициях смотреть в клавир, режиссёр - полпред композитора, а потому ему нельзя подглядывать в «шпаргалку», стыдно приносить клавир в портфеле. Надо весь материал держать в голове, глазах, ушах и, если возможно, в сердце. Нельзя также в течение всей репетиции выпускать из поля зрения ни на минуту (!) ни одного артиста.

С тех пор я не люблю в театре людей, которые, вместо того чтобы заниматься сценой, утыкаются носом в клавир. Самые лучшие из работавших со мной концертмейстеров на репетиции глядят на актёров, режиссёра, а клавир держат под рукой, чтобы записать в него замечания режиссёра и напомнить о них в своё время артисту.

Такой концертмейстер активизирует «обратную - связь» режиссёра с дирижёром, сцены с музыкой, он способен готовить осмысленно поющих актёров и по праву считает себя хозяином спектакля! Разве это не счастье для оперного режиссёра? Увы, такого концертмейстера найти нелегко…».

Покровский Б.А., Ступени профессии, М., «Всероссийское театральное общество», 1984 г., с. 85-87.