Приём работы над репертуаром А.И. Райкина

«Артистизм определить невозможно. Бывают неартистичные артисты. Бывают артистичные неартисты. Он был августейшим воплощением артистизма. Его хотелось фотографировать в каждый данный момент времени. Говорят, у японцев есть такая приправа - у этих японцев всё есть, - которая делает вкус курицы ещё «более куриным», вкус рыбы - ещё «более рыбным», и тому подобное.

Вот в нем самом как бы была эта приправа. Он, казалось, сам себе постоянно подыгрывает. Если он уставал, перед вами был не просто усталый человек, нет, перед вами была картина «Усталость». Если он сердился - это было какое-то уже абсолютное негодование. Когда же он был грустен... О, вы видели саму Грусть, печально грустящую своими невыразимо грустными глазами... Как-то в начале нашего знакомства он позвонил поздно вечером, что-то около двенадцати.

(Вообще это льстило. «Тут мне вчера Райкин звонил...» Знакомые немели...)

- Вы ночная птица? - грустно спросил он. - Вы сова или жаворонок?

- Сова, - ориентируясь на его интонацию, соврал я.

- Может быть, вы сейчас ко мне приедете? - ещё грустнее сказал он. - Если вам не трудно...

«Трудно!» Мчусь к нему на Кировский. Сидим друг против друга за столом.

- Мишенька, - сказал он после грустного молчания. И опять грустно замолчал. У меня начало щипать в носу. - Мишенька, - сказал он. - Я думаю, спектакль, который мы задумали («Его величество театр»), будет мой последний...

Я едва не плакал.

- Да что это, Аркадий Исаакович!.. Да как вы можете! Да помилуй Бог!.. Да как же!.. Да ну же!..

- Да-да, - произнёс он с грустнейшим в мире вздохом. - И поэтому я хочу, чтобы мы с вами сделали его так, чтобы было не стыдно...

«Мы с вами!» Он - со мной!.. Господи, да всё ему отдать! Душу! Мозг! Сейчас же! Немедленно!..

Да-да, он чувствует, что только я один в целом свете сумею написать достойное вступительное слово к новому спектаклю... Другие авторы, конечно, неплохие, но только моё перо...

Домой я летел на крыльях совы и жаворонка одновременно. «Только вы», - сказал он. Я сознавал свою историческую миссию...

Через недели полторы я узнал, что такой же разговор у него состоялся ещё с одним... И ещё с другим... Им он тоже сказал грустно-прегрустно: «Только вы...»

Зато он получил три полновесных вступительных монолога к новому спектаклю, и сам скомпоновал из них один.

Кто имел право делать такие вещи? Никто. Только он.

Он был влюбчив и внушаем. Он мог влюбиться в нового автора, в артиста, в художницу, в критикессу... В этот момент вы могли внушить ему почти всё, что угодно. Правда, как правило, ненадолго. «Роман» кончался - ему могли всё перевнушить. Впрочем, ещё чаще он влюблялся в собственные идеи. Иногда тоже ненадолго, но идея, овладевавшая им, становилась, в согласии с марксизмом, материальной силой».

Михаил Мишин, Он был у нас,  в Сб.: Райкин А.И., О себе. О нём, М., «ПРОЗАиК», 2011 г., с.459-460.