Биографии, автобиографии и мемуары
Различные воспоминания о творчестве и творцах…
ПублицистикаПублицистические произведения о проблемах и вопросах творчества
X
Пианист-виртуоз на примере Владимира Горовица по оценке Г.М. Когана
В начале века, в дни моей молодости, едва ли не о каждом гастролёре писалось на афишах: Концерт пианиста-виртуоза (или скрипача-виртуоза) такого-то. Виртуоз значило: искусник, мастер своего дела.
В кругах музыкантов-профессионалов это понятие употреблялось и нередко употребляется ещё сейчас в более узком и вместе с тем более определённом, специфическом смысле мастера техники, поражающего беглостью, точностью, отчётливостью исполнения трудных пассажей, октав и т.п.
Но есть ещё одно, на мой взгляд наиболее правильное, понимание этого термина как категории до некоторой степени этической, восходящее к корневым истокам слова. Виртуоз происходит от латинского virtus, что означает добродетель, но не в современном, житейском смысле, а в старинном: доблесть, отвага.
Настоящий артист характеризуется не только и даже не столько преодолением трудностей, сколько смелостью, с которой он их атакует, увлечением, которое он вкладывает в исполнение, способностью пламенеть самому и воспламенять слушателей. В подлинной виртуозности есть что-то рыцарское, романтичное; и хотя она немыслима без блистательных технических достижений, но техника эта, да и всё исполнение в целом, не обязательно должны быть безупречными. У больших виртуозов могут быть и подчас бывают технические срывы, шероховатости, спорные, иногда и прямо ошибочные моменты в интерпретации, но всё это теряет всякое значение перед лицом того явления природы, какие представляет собой могучая индивидуальность подлинного виртуоза.
Многое в игре Листа и Паганини шокировало приверженцев традиций: но что оставалось от их, может быть, и справедливых попреков, когда на аудиторию налетал, всех и вся вовлекая, ослепляя, покоряя, стихийный вихрь? Лава вулкана, - говорил Сен-Санс, защищая от подобных попрёков Антона Рубинштейна, - не течёт покорно, подобно речной воде в запруде.
В наши дни много блестящих исполнителей, искусных пианистов и скрипачей; нет недостатка и в музыкантах, обнаруживающих ум, образование, тонкое или глубокомысленное рассуждение. И тем не менее потрясения от концертов стали редкостью.
Между тем жажда подобных душевных потрясений, потребность в них неистребимо сильна в людях. Инструментальное музыкальное искусство, - писал Листу тот же Рубинштейн, - только потеряет с исчезновением виртуозности - ведь не хорошими музыкантами движется искусство вперёд!!?
Этот экскурс в теорию и историю виртуозности понадобился мне для того, чтобы яснее стало то значение, какое имело и сохраняет появление Горовица. В чём это значение, в чем главная сила этого пианиста? В технике? Да, у Горовица блестящая, из ряда вон выходящая техника. И техника эта не специализированная, а всесторонняя: пальцевые пассажи, двойные ноты, октавы, аккорды, скачки - всё искрится, сверкает, сыплется в неимоверных темпах.
Но искусство Горовица отнюдь не сводится к одной только технике. Рояль под его удивительными пальцами пленяет красотой звука в кантилене, грозно гудит в мощных динамических нарастаниях, завораживает таинственными тембрами, игрой колоритов. Интерпретация, трактовки артиста рельефы и своеобразны; в каждой чувствуется первоклассный (девяносто шестой пробы) музыкант, сильная и яркая художественная индивидуальность. Скарлатти и Клементи (возвращением которого на концертную эстраду мы в значительной степени обязаны Горовицу), Шопен и Лист, Рахманинов и Скрябин - везде Горовиц сказал своё слово, дал высокие образцы исполнительского мастерства.
Как ни значительны перечисленные достоинства артиста, главное, однако, не в них, не в технике или интерпретации самих по себе. Главное, мне кажется, в другом.
В лице Горовица человечество, музыкальный мир обрели ещё одно существо описанной выше особой породы - прирождённого виртуоза, виртуоза в том подлинном, глубоком и высоком смысле, каким наполнили это понятие Лист, Паганини, Антон Рубинштейн. Те, кому посчастливилось слышать его, имели реальную возможность убедиться в потрясающем воздействии игры на рояле. Пламенный пианизм Горовица буквально электризует аудиторию, накаляя её до неслыханного экстаза. Новым Листом, Листом номер два, Листом двадцатого века именуют его музыканты (Артур Рубинштейн), любители, пресса.
Это свойство в старину называли демонизмом. Оно присуще Горовицу органически, неизменно с самых юных лет и тогда, когда он тринадцатилетним мальчиком, ещё учеником Киевской консерватории по классу профессора В. Пухальского, играл на ученическом вечере Думку Чайковского и скерцо д'Альбера; и тогда, когда он в 1921 году Третьим концертом Рахманинова кончал ту же консерваторию по классу Ф. Блуменфельда; и в пору его первых международных триумфов со своими обработками Кармен и Пляски смерти Сен-Санса - Листа; и ныне, когда 70-летний Горовиц выступает с Пятой и Девятой сонатами Скрябина.
И так же, как в своё время Листа и Паганини, Горовица не миновали иной раз упрёки придирчивых профессионалов. Консерваторских профессоров и других строгих критиков порой коробили текстовые или педальные вольности пианиста, его расхождения с академическими нормами хорошего вкуса. Быть может, кое-что в этих упрёках бывало не лишено основания. Но - повторим ещё раз вместе с Сен-Сансом: Лава вулкана не течёт покорно, подобно речной воде в запруде…
Коган Г.М., О Владимире Горовице / Избранные статьи, Выпуск 3, М., Советский композитор, 1985 г., с. 75-77.
