Приход в режиссуру Федерико Феллини
«Но всё же в твоей творческой биографии имеются какие-то вехи - события, важные встречи?
- Росселлини, - но он был чем-то вроде регулировщика движения, который помог мне перейти улицу. Я не думаю, что он оказал на меня глубокое влияние в том смысле, какой обычно придают этому слову. Я признаю за ним по отношению к себе некое первородство, как за Адамом, - он своего рода прародитель, потомками которого мы все являемся. Определить конкретно, что именно я от него унаследовал, не так легко.
Когда ты начал работать в кино, ты уже думал о том, чтобы стать режиссёром?
- Я считал, что не гожусь для режиссуры. У меня не было склонности к тираническому навязыванию своей воли другим, не было настойчивости, педантизма, выносливости и многого другого, а главное - властности. Это все качества, не свойственные моему характеру. В детстве я был замкнутым ребёнком, любил одиночество, был очень уязвим и чувствителен, чуть ли не до обмороков. И я остался - что бы обо мне ни думали другие - очень робким. Как было всё это совместить с высокими сапогами, мегафоном, громкими криками - традиционными аксессуарами кино? Режиссировать фильм - это всё равно, что командовать матросами Христофора Колумба, которые желают возвратиться назад. Вокруг себя вечно видишь лица осветителей, на которых застыл немой вопрос: «Что, вы опять собираетесь задержать нас сегодня вечером?» Если не быть властным, то тебя потихоньку любезно вытолкают в спину из павильона».
Туллио Кезич, Длинное интервью, в Сб.: Федерико Феллини, Статьи, интервью, рецензии, воспоминания / Сост. Г. Богемский, М., «Искусство», 1968 г., с. 224-225.
И ещё:
«Ну а если заглянуть немного дальше? Что происходит между этим вашим воспоминанием и вашим приездом в Рим?
Феллини. Затем я продолжал свои занятия в Римини. Закончил школу. Конечно, я не был примерным учеником. Этот период моей жизни очень похож на то, о чем я рассказал в «Маменькиных сынках». Эти прогулки. Ожидание лета. Зима. Зима в провинциях не такая безнадежная, пустая и неподвижная, какой она кажется. Это неподвижность, под которой что-то растёт, бродит. В глубине души я очень верю в художников, которые приезжают из провинции, потому что их культурное формирование происходит под знаком фантазии, а это значит - под влиянием чего-то, противоположного неподвижности. Развитая фантазия - самое большое богатство, какое только может желать художник... […]
Затем вас встречают в Риме, в маленьком магазинчике, где вы рисуете карикатуры на американских солдат. Это было в период «Марка Аврелия», не так ли?
Феллини. Да. Никогда мой труд не оплачивался так хорошо и никогда на мою долю не выпадало столько неприятностей и зуботычин, как во время работы в так называемом «Марке Аврелии».Было это в первые дни после освобождения Рима. Радио находилось в руках американцев, пресса тоже. Но жить как-то надо было. И тогда у меня и у нескольких моих друзей рисовальщиков возникла мысль открыть под вывеской юмористического журнала «Марк Аврелий» некий доходный магазинчик... В основном мы обслуживали американских солдат. Тогда мне впервые удалось разглядеть их вблизи, узнать их детскую манеру развлекаться, их ребячество, их варварские наклонности, их простодушное понимание демократии. Пьяные великаны, во что бы то ни стало желающие подраться, они то и дело вынимали кулаки из карманов, и нам приходилось утихомиривать их...
Мы продавали им карикатуры, фотографии и маленькие пластинки.
Вот как обычно это делалось. Я писал тексты, которые комментировали рисунок, на скорую руку набросанный карикатуристом. Солдаты читали этот текст, их голос мы записывали на пластинку, и затем они отправляли за океан в одном конверте и карикатуру на себя и свой голос.
Тексты были идиотские и большей частью на английском языке. Например: «Дорогая мама, я ходил в Колизей и убил льва». Или так: «Вчера я ездил в Неаполь и поймал там сирену».
Самое неприятное было то, что пластинку можно было слушать только один раз: иголка снимала за собой верхний слой состава, и при вторичном прослушивании пластинка становилась почти бесполезной. Наш расчёт строился на том, что солдаты приезжали в Рим в отпуск на два-три дня. Но иногда они не торопились возвращаться. Тогда на следующий день они являлись к нам с этой штукой, и начиналась драка, достойная самых лучших американских ковбойских фильмов...
Этот период оказался очень полезным для меня. Некоторые критики уверяют, что в своих фильмах я до сих пор остаюсь карикатуристом. Это совсем не огорчает меня. Карикатура, по-моему, представляет собой силу синтеза, который кажется мне одним из главных аспектов искусства. Карикатура предполагает моральное суждение о вещах.
И вот однажды, когда я был затиснут в эту адскую комнатёнку, среди пьяных солдат и проституток я различил бледное, незнакомое мне лицо. У этого человека был вид эмигранта - борода, воротник поднят, шляпа надвинута глубоко на глаза. Он подошёл ко мне и с застенчивостью и мягкостью, которые всегда были свойственны Роберто Росселлини, сказал, что хочет поговорить со мной.
Я как раз рисовал портрет не то китайца, не то японца, скорее всего очень жёлтого филиппинца. И я допустил ошибку, нарисовав его желтым. Этот тип следил за моим рисунком и все больше впадал в бешенство. Потом он вдруг выхватил бритву и стал вертеть ею перед моим носом, яростно выкрикивая:
- Нет!.. Нет!.. Не есть жёлтый!..
- Ну, конечно, конечно, - сказал я ему. - Это только первый слой. Сейчас ты будешь розовым.
К несчастью, мы пользовались анилиновыми красками очень ярких тонов, которые трудно накладывать друг на друга. Росселлини стоял возле меня и ждал, этот человек - тоже. Я покорно обмакнул свою кисть в красную краску, но получилось настолько плохо, что человек снова схватился за свою бритву и бросился на меня. Росселлини пытался его удержать. Из этого вышла обычная история. Явилась полиция. Они забрали нашего человечка, а Росселлини совершенно невозмутимо сказал мне:
- Вот в чём дело. Я хотел бы, чтобы ты сотрудничал в создании фильма о жизни дона Морозини, священника, расстрелянного немцами.
Тут надо объяснить, почему он обратился ко мне. Виной всему был Альдо Фабрици, с которым я познакомился лет пять или шесть назад, когда восемнадцатилетним юнцом приехал в Рим из провинции. Уже в те годы он был очень популярным комиком. Он играл в спектаклях, выступал со скетчами, чаще всего грубоватого и сомнительного юмора, но с большой силой сарказма. Однажды вечером он сидел рядом со мной в траттории и заметил, что у меня нет денег: я взял две лишних булочки. Тогда на своём тягучем римском диалекте он предложил мне поужинать. И с этого вечера мы стали друзьями.
Я писал для него шутки, маленькие фарсы, истории, которые рассказывают с эстрады. Потом он создал труппу под названием «Искры любви» (об этой труппе я рассказал позднее своём фильме «Огни варьете»). В качестве поэта труппы я ездил с Фабрици в течение года: я писал скетчи, песенки, рисовал декорации, подменял заболевшего или арестованного полицией актёра... Это был чрезвычайно полезный период. Ещё до сих пор я пользуюсь его запасами для своих картин. Это было турне по Италии в эпоху фашизма, вступившего в войну. Маленькие города с карточками на хлеб были для меня открытием всей провинции итальянского юга. Я открывал её с театральных подмостков, на которых плясали танцовщицы, и всё это перемешивалось с воздушными тревогами, обрывавшими спектакль, - тогда все прятались в подвалы театров. Это было для меня открытием человека юга Италии.
Роберто пришел ко мне с тем, чтобы я попросил Фабрици сыграть роль священника, помнится, за довольно низкую плату. Из этой затеи родился фильм «Рим - открытый город». Росселлини познакомил меня с Серджо Амидеи, и ночью, когда я кончал работу в этой лавочке, обещавшей сделать меня или миллионером или инвалидом, мы собирались у Амидеи или у меня и писали сценарий фильма «Рим - открытый город». Этот фильм был для меня опытом сценариста, но в то время я и не помышлял о деятельности кинорежиссёра. Что же касается фильма «Пайза», то тут было совсем иначе. Действие новелл этого фильма, как вы знаете, развивается от Сицилии до По. И вот вместе со съемочной группой я проехал по всей Италии. Война только что кончилась, и вокруг нас бурлило новое человечество, отчаявшееся и полное надежды. Караван Пайзы» колесил по Италии, которая вся была нам в диковинку, ибо в течение двадцати лет мы были пленниками политического режима, завязавшего нам глаза. Не будет преувеличением сказать, что благодаря этому фильму я открыл собственную страну.
А затем был фильм «Любовь», в котором я был уже не только сценаристом, но и актёром. Для роли бродяги, которого Анна Маньяни принимает за святого Иосифа, я безропотно перекрасил себе волосы в светлый цвет, став на полгода блондином, и отпустил бородку. А это уже свидетельствует о серьёзном отношении к кино, о желании уважать его и жить им.
Случилось так, что Росселлини поставил короткометражный фильм «Человеческий голос», и, чтобы выпустить его в прокат, нужно было снять ещё одну небольшую картину. Вместе с сотрудниками мы долго искали подходящие идеи, старались придумать или позаимствовать какой-нибудь сюжет. Тогда я вспомнил об одном эпизоде, об одном воспоминании моего детства. Но в те времена я был ещё более застенчивым, чем теперь.
Поэтому я выдал этот свой сюжет за рассказ одного русского романиста, фамилию которого я якобы забыл. (Война только что кончилась, и русская литература не была ещё так хорошо известна в Италии, как сейчас). Естественно, авторитет русского романиста произвел на всех большое впечатление, и все нашли эту историю необыкновенной. Неприятности начались позже, когда меня попросили напрячь свою память и сказать, кто был этот писатель и как назывался рассказ. В конце концов я вынужден был признаться, что все сочинил сам».
Фрагменты из интервью Федерико Феллини бельгийскому телевидению, в Сб.: Федерико Феллини, Статьи, интервью, рецензии, воспоминания / Сост. Г. Богемский, М., «Искусство», 1968 г., с. 116-120.
И далее:
«На практике создать фильм - это значит пытаться навести порядок в своих фантазиях и рассказать их с некоторой точностью. Однако, когда человек создает фильм, жизнь труппы, встречи, новые города, которые нужно посетить, чтобы поместить свою историю в географические рамки, вся кинематографическая жизнь волнует нас, обогащает. Процесс работы становится процессом жизни. Создание фильма для меня более, чем просто профессиональный факт. Для меня это значит реализовать самого себя, выявить свою собственную жизнь и придать ей смысл. Вот почему, когда вы меня спрашиваете, какой из своих фильмов я предпочитаю, я в затруднении. Я не знаю, что ответить. Мне не удается отойти, отдалиться, отстраниться от своих фильмов. Потому что это периоды, это куски моей жизни. Я не хочу говорить о том, что выражаю в фильме. Я хочу говорить о том времени, которое я прожил, создавая этот фильм. Я испытываю то же самое затруднение, которое испытывал бы, если б кто-то меня спросил: что ты предпочитаешь, время военной службы или твою женитьбу, свою первую любовь или встречу со своим первым другом?.. Мне нравится всё это. Это моя жизнь. И, следовательно, я не могу выбирать».
Фрагменты из интервью Федерико Феллини бельгийскому телевидению, в Сб.: Федерико Феллини, Статьи, интервью, рецензии, воспоминания / Сост. Г. Богемский, М., «Искусство», 1968 г., с. 123-124.
